Спойлер: умрут все - Владимир Сулимов

не было дела ни до каких бабочек.

— Как я… ты… Как мы… Она же страшная!

Лицо Седого дёрнулось, будто от пощёчины, а потом обмякло — словно тесто, налипшее на череп. Глаза затуманились: то ли мечтой, то ли безмыслием.

— Она лучшее, что у меня было, а у тебя будет в жизни, — сказал Седой на удивление отчётливо. — Я тебе по-белому завидую. Повтори.

— Она лучшее… што?!

— Да не это.

Никитка сглотнул.

— Удержать. Какого-то котёнка принести. Поехать во Владивосток… Я не буду! Не могу!

— Рассказать про поездку в Хайшэньвай… Владивосток. Напомнить про день, когда мы взяли котёнка. Это же просто!

Никитка повторил уже без ошибок. Седой откинулся на спинку скамьи, с шумом выдохнул. По его виску стекала капля пота. Сдвинув рукав, он взглянул на «часы».

— Хух, ещё десять минут. Успел. Успел! Боже, какой воздух у вас!

— А мне в будущее можно? — насуплено спросил Никитка. Во рту после произнесённого обета стоял вкус тухлятины.

— Не получится, — ответил Седой. Его мечтательный взор блуждал в листве осеннего клёна, склонившего над скамьёй желтеющую шевелюру. Словно Седой пересчитывал и запоминал каждый листок. — Мы путешествуем через разломы. В вашем времени они ещё не появились. Разломы просачиваются из нашего времени в ваше, проникают, как грибница или… — Он не закончил, но Никитка подумал о метастазах. Паскудное слово, хуже некуда. Уж Никитка-то знал — его отец умер от рака прошлой зимой.

— И разломы работают в одну сторону. Путешествия не совсем законны, — («Совсем не законны», угадывалось в голосе Седого), — но, короче, есть способы. Перемещаться можно строго на двадцать девять лет назад. Мы не научились контролировать процесс и не факт, что когда-либо научимся. Поговаривают, разломы не появились бы, не будь… — Он опять осёкся. — Посмотри.

Седой оттянул рукав и продемонстрировал Никитке то, что он принял сперва за Apple Watch. Прибор был гибким и, казалось, врастал в запястье. Никитка склонился ближе и убедился: действительно, врастал.

— Стабилизатор, — пояснил Седой. — Путешественник во времени не может находиться в прошлом столько, сколько захочет. У него есть ровно пятьдесят семь минут тридцать шесть секунд, а потом его отбрасывает назад в будущее.

«˝Назад в будущее˝! Да, вот как назывался тот фильм!»

— У меня осталось десять… нет, уже восемь минут. Стабилизатор обеспечивает безопасный возврат. Такие дела, Я Из Прошлого. — Седой безмятежно улыбнулся, как человек, раз и навсегда решивший вопрос жизни и смерти. — Всё у нас получится, сяо хо-цзы15. Я в нас верю.

Он сладко потянулся и встал со скамьи, опять вспугнув вернувшихся воробьёв.

— Мне лучше уйти к точке перехода. Не хочу исчезать на глазах у всех. Лишнее внимание ни к чему.

— А где она, точка? — Никитка тоже вскочил на оживевшие ноги.

— Моя — во дворе тридцать второго дома, прикинь. За гаражами. — Седой махнул рукой в сторону проспекта. — Но тебе это без толку, не заметишь ничего.

Он потрепал Никитку по плечу, и Никитка понял, что больше не боится пришельца. Похлопывание казалось естественным. Как если бы он похлопал по плечу сам себя.

— Рад встрече, — сказал Седой с теплотой. — Вон ведь какой я был, а!

— Ты вот так и уйдёшь? И ничего полезного не скажешь?

— Я сказал тебе самое полезное. Да, ещё на сладкое не налегай.

— Ты вернёшься? — спросил Никитка, разочарованный. Услышать про страшную девочку, предназначенную тебе судьбой, и сладкое — не то, чего ожидаешь от будущего себя.

— Если всё пройдёт, как надо — нет. Я говорил, за путешествия без разрешения может… прилететь. Бай-бай16!

Седой показал большой палец и припустил через сквер. Какое-то время его гибкая спина мелькала среди кустов и прохожих. Затем растворилась в потоке пешеходов, текущем по проспекту.

Никитка отправился следом. Перешёл дорогу на «зелёный». Втянул носом жирный запах из чебуречной. Свернул за угол дома, прошёл под аркой — вот он, тридцать второй, вот они, гаражи. За гаражами пахло уже не чебуреками, а сыростью и говнецом. Взору предстали осколки бутылок, расколотый синий пластиковый ящик и дохлая, будто сдувшаяся, кошка. Втоптанный в зачерствевшую землю трупик кишел жизнью — личинки бурили плоть под шкурой, ворочались в глазницах. Никитка вспомнил про котенка, которого они купят с Олькой. Чтоб её!

***

Перед уроком он оглянулся на будущую суженую, пытаясь понять, что Седой нашёл в такой страшиле. Не шутил ли он? Или всё не так уж плохо?

Всё оказалось хуже, чем плохо. Глазу открылись новые подробности Олькиной физиологии: ожерелье пунцовых прыщей, оплетающее складчатую шею, какашечного цвета усишки под ноздреватым носом. Некстати вспомнилось, что у Ольки, по слухам, цыгане в роду, а цыгане все колдуют. Стоило Никитке так подумать, как Олька подняла от тетради взгляд своих мутных буркал и встретилась с его взглядом. Буэ!

Никитка вздрогнул, словно ему харкнули в лицо, и спешно отвернулся. За соседней партой восхитительная Даша поправляла локон волнисто-рыжих волос — расплавленное золото. Она о чём-то перешёптывалась с Жекой Быковым и на Никитку не смотрела. Никитка совсем упал духом.

В субботу он отправился в сквер караулить Дашу. Представлял, как встретит её на аллейке вроде случайно и такой: «О, Бирюкова! Какие люди! И ты здесь!». Даша удивится, а он такой… что-нибудь про погоду и осень… или предложит кофе… Блин! Даже в воображении разговор не клеился. А вдруг сама Даша предложит прогуляться «по ковру из жёлтых листьев», и дальше всё пойдёт как по маслу?

Про Ольку Никитка и не вспоминал.

Издалека он увидел, что излюбленная скамейка занята. Подойдя ближе, он узнал наглеца, и сердце его забилось чаще.

— Какие люди! — приветствовал Седой с наигранным весельем.

«Сейчас спросит про погоду и про осень», — подумал Никитка, и волоски зашевелились на его загривке.

Но Седой только похлопал по скамье, приглашая подсесть. Никитка без желания воспользовался предложением.

— Третий раз прихожу, — сказал Седой с укоризной. В уголке его губ цвела похожая на сигаретный ожог и слегка гноящаяся язва. Да и сам он, отметил Никитка, поистрепался. Волосы выглядели сальными, а на воротнике куртки крупной солью белела перхоть. Хлопья ушной серы скопились в раковине обращённого к Никитке уха. Седой отпустил щетину, которая росла клоками, точно её выдёргивал кто-то самым безжалостным образом. Сквозь щетину проглядывали зажившие царапины, будто оставленные ногтями. Никитка почти услышал мамин крик: «Никита, будь, пожалуйста, опрятнее!», и ему нестерпимо захотелось помыться и почистить уши. А ещё зажать нос — от Седого пованивало, словно он плескался в канализации.

— Что-то не так? — нахмурился Никитка. Больше для виду: «не так» с «Оленькой» его не волновало от