Двести веков сомнений - Константин Бояндин

Как и Люди, Хансса делали вывод, что являются расой исключительной, более совершенной, несмотря на возможные телесные недостатки — млекопитающие во многих отношениях совершеннее рептилий. Как и Люди, они были не правы.

Ведь нельзя сравнивать разнородное. Но, может быть, это врождённое свойство любого разума — требовать себе хоть в чём-то, но исключительности?

…Обычный Человек, как правило, не выдерживает Прикосновения, если хансса, забывшись, откроется полностью. Многие века совершенствования в ментальных искусствах позволили на несколько порядков опередить Людей: с этой пропастью последним надо смириться. Но всякий раз, когда Кинисс решалась на Прикосновение с человеческим сознанием, она находила, к своему удивлению, нечто такое, чего были лишены они, Хансса. И всякий раз находила всё больше. Её обучили тому, что всё это — ненужно, опасно, деструктивно.

Испытать Прикосновение к ольтийскому разуму… не удалось ни разу. Тайком… подчинив ольта-партнёра по слиянию — можно. Но Кинисс не могла о подобном даже подумать: «линиссад» предполагает доверие друг к другу тех, кто участвует в этом ритуале. Ольты в присутствии хансса закрывались так надёжно и прочно… Уверенность в том, что Хансса обладают правом решать за остальных, что опасно, а что нет, таяла. Вот так — приходит время, и оказывается, что в твоей защите уже никто не нуждается.

Ольты обособились… вначале научились делаться «непрозрачными», затем — обрели что-то своё, недоступное Хансса.

Мир меняется. Но не это страшно… мир более не нуждается в защите.

Что же изменилось в самой Кинисс?

Прикосновение — сложный ритуал, красивый, запоминающийся, и… опасный. Оно позволяло увидеть всё то, что считалось сутью окружающего мира… но прошло время, и появилось нечто, недоступное такому восприятию.

…Кинисс ни разу не осмелилась рассказывать иерарху обо всём , что было между ней и Д. Нелегко далось нарушение старинного запрета. Хорошо известно, что прочие расы не готовы к тому, чтобы воспринять то, чем уже овладели Хансса. Прикосновение открывает память… открывает совершенно, не позволяя затемнять что-либо по своему усмотрению. А значит, предоставляет чужому, пусть даже низшему, разуму шанс воспринять то, чего знать ещё не положено. Ведь нельзя же позволять детям играть с огнём!

Так что же случилось с ней?

Только сейчас она осознала, что начала предугадывать логику Людей, с которыми приходится общаться… из-за Прикосновения ? Телепатией она не владела. Без заклинания. И более десяти лет не прибегала к заклинаниям при общении с не-Ханнса.

Почему ей удалось преодолеть запреты, что сдерживали её… так долго?

Рептилия облачилась в боевую одежду — выглядевшую, как редкая кожаная сеть, плотно облегающая тело — и вышла наружу. Скрытая «дымкой», что не позволяла случайному взгляду остановиться на ней, хансса бесцельно шла по улицам веселящегося города и не испытывала никакого веселья.

Почему с того самого момента, когда Д. объявил ей о своём плане — первыми успеть на место, где произойдёт Рассвет — она испытывала ощущение, что действует не по своей воле?

Не то же ли самое происходило с Клемменом? Где он, почему вместо Моста (было несомненным, что ненгор умер) оказался в ином, недоступном Кинисс, месте?

Увы… даже если он вернётся оттуда , она не осмелится чтобы спросить его обо всём.

В смерти, как оказалось, есть нечто, к чему никогда не суметь прикоснуться. Без того, чтобы умереть самой.

Клеммен

Я открыл глаза — и осознал, что словно бы и не закрывал их. Это тоже было неправильно; сон в том числе обязан ослаблять накопившееся напряжение, позволяя разуму должным образом оценивать происходящее. А у меня перед глазами по-прежнему была яркая вспышка… в животе ещё ощущался неприятный режущий холодок, а ноги упрямо считали, что сбиты в кровь за двенадцать часов непрерывной ходьбы.

Пришлось снять ботинки и убедиться, что всё в порядке.

Привычка жить прежним ритмом не позволяла преодолеть себя так просто.

…Что-то шевельнулось, выбираясь из песка. Мне почудилось, что длинные иссохшие костяные пальцы высвобождаются из песчаного плена, чтобы вцепиться в незваного гостя…

Короче говоря, я пришёл в себя шагах в десяти от этого места. Как я туда попал — сам не знаю. Возле «стоянки», где я только что лежал, песок шевелился, стекая снежно-белыми ручейками, на поверхности появлялись коричневатые стебельки — один за другим.

Нечто вроде краба.

Неправильный краб: сплющили небрежным ударом, а затем растянули наискось, взявшись за противоположные концы панциря. Нечто скособоченное, размером с голову, внушительные клешни разной длины. Краб осмотрел меня по очереди обоими глазами (стебельки были разной длины, а глаза — разного размера и цвета) и деловито направился к морю.

Ушёл в него.

Ничего себе, прошептал я, усаживаясь на песок. Значит, жизнь здесь всё-таки есть. Только связываться с ней не очень хочется. Такое чудище перекусит мне руку или ногу в один момент. Я, к тому же, совсем без оружия.

Что-то белое, но другого цвета, находилось в той ямке, откуда выбрался краб. Поначалу я не решался подойти — вдруг там скрываются собратья этого чудища с клешнями? Отхватит руку — ищи её потом. Песок был тяжёлым, но раскапывать было вовсе не трудно. Сделав несколько движений руками, я понял, что вижу перед собой… и ноги у меня отказали окончательно.

Я осторожно потянул… и извлёк череп. Человеческий. Или ещё чей — явно видно, что принадлежал он не животному. Нижняя челюсть давно отпала; песок предохранил его от полного разрушения. Я смотрел в ухмыляющиеся глазницы и пытался понять, что с ним случилось.

Хотя… если когда-нибудь таинственная лёгкость и бодрость пройдут, но не отыщется питья и еды, загадка разрешится сама собой.

Я здесь не первый.

Конечно, не первый — если подумать. А вдруг там, в песке, есть ещё что-то? Я принялся рыть дальше, с одержимостью охотничьей собаки, почуявшей забившуюся под землю мышь. Ещё три движения сомкнутыми ладонями…

Что-то тонкое и прохладное коснулось пальца.

Я осторожно потянул. Цепочка — очень знакомая цепочка — что-то на ней висит.

Треугольник. Почти как мой, только все грани синеватые, растрескавшиеся. Я пытался заставить себя прикоснуться к нему ещё раз… не смог. Постепенно на меня накатывал такой ужас, которого я никогда ещё не испытывал.

Треугольник… белый песок и череп… Много ли здесь таких? Сколько их осталось здесь, непонятно где, лишённых даже возможности быть погребёнными по обычаю?

Треугольник покачивался перед моими глазами. Видно было, как сильно его обглодало время. Все три стороны покрыты множеством раковин, деревянная — казалась трухлявой. Я оглянулся. Никого. Солнце, почти в зените, безразличный ко мне кровавый океан.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});