Двести веков сомнений - Константин Бояндин

Или это происходит уже давно?

Оставлю записку. Пусть все думают, что я переутомился.

На улице по-прежнему накрапывал дождь.

Клеммен

…Чудеса-то какие! Я иду уже двенадцатый час, а чувствую себя, как огурчик! Ни пить не хочется, ни есть… ни, прошу прощения, ничего остального.

Пейзаж уж очень однообразен. Утёс по левую руку, белый песок под ногами и кровавый океан по правую. Каменная стена местами покрыта тончайшим слоем рыжей пыли — прикоснёшься, и она отваливается, осыпается тончайшей взвесью. Ох я исчихался, когда по глупости вдохнул её… будем надеяться, что для здоровья это не слишком опасно.

Впрочем, немного пыли мне удалось взять с собой. Я, кажется, начинаю понимать, отчего Д. так возражал против того, чтобы одежда и снаряжение на мне были хотя бы отчасти магическими. Неужели он с самого начала предполагал, что меня может занести в место, подобное этому? Где магия не действует, а всё, что по старинке сделано руками и терпением, по-прежнему будет служить? Например, сумка… в неё ведь так ни капли воды и не просочилось! Или одежда — выглядит неказистой, но вынесет ещё немало. Если не стану в ней ползти по острым камням… впрочем, и в этом случае мне надоест раньше.

Чудеса чудесами, а почему стена не кончается? И на небе ни облачка. Сколько так придётся идти? Ралион имеет форму шара. Хорошо, если это место — тоже. То, что это не Ралион, я знал точно: ничего подобного у нас нет и в помине. Разве что внутри Штормового пояса могут быть подобные острова… но и там море, кажется, состоит из обычной воды, а не из этой вязкой жидкости с запахом свежей крови. Хорошо ещё, что желудок у меня крепок — сколько времени иду, и никакой тошноты.

И никакой живности вокруг. Почему нет ни одной мухи? Казалось бы, раздолье. С другой стороны, это всё-таки вода, не кровь — стекает, не оставляя следа, не окрашивая.

Я шагал двенадцать часов подряд, по всем правилам должен был чудовищно устать. Но не тут-то было! Если я и ощущал себя уставшим, то внутренне. Потому что должен был устать! Потому что невозможно столько времени идти под палящим солнцем и оставаться бодрым, сытым, готовым на любые приключения!

Но и только. Стоило закрыть глаза, прогнать прочь все мысли и прислушаться к собственным чувствам, как выходило, что отдых мне не нужен.

Однако долго так продолжаться не могло. Пусть в этом диковинном месте нет необходимости в отдыхе… но я всё-таки привык к некоторому режиму. Жалко, есть нечего. Хоть желудок и не требовал еды, а тело — энергии, я всё-таки страшно хотел есть. Что угодно! Казалось, подмётку — и ту стал бы жевать… только чтобы была какая-то иллюзия трапезы. Но увы! С собой ничего нет. Не есть же эти три орешка… смех, да и только.

Я отошёл к стене (вряд ли с неё что-то свалится… а если свалится — так всё равно, отбегать некуда) и уселся под ней.

Странное дело — чем ниже оказывалась моя голова, тем слабее пекло солнце. Стоило мне лечь, подложив под голову сумку, как солнце превратилось в тусклый светильник — никакого тепла не излучающий. Итак, солнечный удар не страшен.

Я прикрыл глаза… и заставил себя думать о чём-нибудь другом. О недавних событиях… о прошлом… только не об этом месте, которому негде было бы быть. И… новая странность! — тут же захотелось отдохнуть. В этом не было необходимости, но привычка время от времени отдыхать сохранилась.

Как я ни старался, а перед глазами пробегали исключительно события последнего дня.

Венллен, Лето 74, 435 Д., вечер

Даже в эльхарте, в царстве грёз, Д. невольно возвращался мыслями к тому, что ожидает его там, в мире обязательств и повседневности. Даже в момент между сном и бодрствованием — сладкий момент, растянуть который желал бы каждый, потому что только это пребывание меж двух миров приносит подлинное равновесие и покой.

Кинисс права. Он перетрудился… но когда он начал ломаться? С того чёрного дня, когда взялся провожать мать с двумя дочерьми по казавшейся безопасной дороге, понадеявшись на собственные силы… не тогда ли всё началось? Человек, вовлечённый в стихийное бедствие, впоследствии испытывает чувство вины, даже если не был повинен в смерти или страданиях тех, кто был поблизости. Он, Д., сделал всё, что мог… все нападавшие полегли до последнего человека (если можно назвать эту жуть людьми), и — хотя бы перед своей совестью — он не ощущал вины.

Но что-то случилось. Ни последующий визит в Кенвигар, где пришлось встретиться с легионами нежити, ни всевозможные проклятья, что он порой собирал, словно собака — репьи, не оставили такого тяжёлого чувства. Что-то случилось тогда, на узком серпантине между Шантиром и Вентрейном… о чём прекрасно знает Гин-Уарант.

Фраза, что приходит на ум. Кто произнёс её? Когда?

Вернувшись из Кенвигара, он надеялся, что вместе с частью своего «я», погребённого где-то в лабиринтах на дне ущелья, он похоронил всё, что могло бы ранить его в будущем. Но совесть — судья непредсказуемый… откупиться от неё очень трудно. Генералу удалось подобрать тот ключ, что позволит ему теперь любую победу его, Д., окрасить в чёрный цвет…

Почему он не может вспомнить всего , что случилось на той горной дороге? Только начало… и конец — конец пути, полный обиды и молчаливой ненависти.

…Д. странствовал по тёмному миру, то предаваясь азартным играм, то пытаясь напиться до бесчувствия. Но ничто не помогало.

Кинисс также вела войну с самой собой.

Ей не были ведомы психические перегрузки, неуправляемые вспышки энергии, что так часто затемняют сознание Людей. Хансса по традиции продолжают считать Людей детьми, от которых можно ждать чего угодно, но которых нельзя наказывать. Не слишком ли долго тянется детство?

Она изменилась за последние несколько десятков лет.

Этого можно было ожидать.

Её раса позволяла получать от общения с себе подобными много больше, чем Люди. Рептилии знали способ слияния сознаний… то, что получали люди, занимаясь любовью — лишь бледная тень того, что предоставляло. Прикосновение , «линиссад». Собственно телесный контакт мог сводиться к прикосновению пальцев — оттого такое название. Прикосновение предполагало жёсткую и незыблемую иерархию состояний сознания, было тем примерно, что называется у ольтов таэркуад .

Невозможно установить, кто первым рискнул провести Прикосновение с кем-то, не принадлежащим расе Хансса. Скорее всего, судьба этого экспериментатора была незавидной. Но сделанного не воротишь. Как и Люди, рептилии полагали самих себя расой, обладающей чем-то, что ставит их выше всех остальных. И были правы. Всем остальным это, не дано получить то, что предоставляет «линиссад» — обмен ощущениями, состояние непередаваемой гармонии, ясность мышления.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});