Библиотека географа - Джон Фасман

Около полудня Арт вышел из своего кабинета и повел меня в ресторан «Колонист» — на ленч и, как он выразился, для «задушевной беседы». Там он спросил, куда я собираюсь направить свои стопы. Поскольку я не думал об этом, пока он не задал мне вопроса, то сказал лишь, что вернусь в Бруклин и поживу там некоторое время, пока не решу, как быть дальше. Потом мы обсудили, к кому мне следует обратиться в поисках работы и куда ему послать рекомендательные письма. Он обещал мне такие хорошие рекомендации, что, по его словам, с ними можно будет «поступить хоть на небо». В отличие от многих знакомых мне людей он не пытался давать мне руководящие указания — он вообще никогда не пытался руководить мной. Просто принимал к сведению мои деяния или решения и обрисовывал их возможные последствия. Он не стал уговаривать меня остаться, за что я до сих пор ему благодарен, и просто спросил, когда я собираюсь уезжать.

— Как только соберу свои пожитки и погружу в машину, — ответил я.

— Приходи ко мне в пятницу обедать, — сказал он, посматривая на меня краем глаза, словно опасаясь, что я могу ему отказать. — Донна хотела бы попрощаться с тобой и пожелать тебе доброго пути.

— Хорошая мысль. Обязательно приду.

Мне и вправду было у них хорошо: они отнеслись ко мне как к собственному сыну, и этот прощальный обед напоминал скорее проводы, которые устаивают домашние по случаю отъезда близкого родственника. Донна плакала, мы с Артом много пили, Остел же, используя в качестве наглядного пособия зернышки кукурузы и косточки от оливок, вдохновенно повествовал о единственном сражении, в котором участвовали жители города Линкольна. Дана, дочь Роленов, приехавшая к ним из Нью-Йорка на уик-энд, оказалась приятной девушкой с таким же, как у отца, продолговатым лицом и мягкими манерами. Помимо прочих достоинств, она обладала способностью подмечать в людях хорошее, вытаскивать это наружу и демонстрировать окружающим. По нынешним временам — редкое, достойное зависти качество.

Мы с Даной пару раз встречались после того, как я переехал в Бруклин и вновь обосновался в своей комнатушке, где провел детские годы. Из окна я мог наблюдать тот же кусок парка с пожухлой травой и угол площади Гранд-Арми-плаза, которые видел в детстве. Кроме того, держа голову под определенным углом, я созерцал с кровати верхнюю часть Триумфальной арки, как и мой дядюшка Шон, обитавший в этой комнате в мое отсутствие. Мы с матерью довольно быстро вернулись к тем отношениям, которые практиковали, когда мне было шестнадцать. Когда она спрашивала меня, куда я направляюсь, я бормотал нечто невразумительное. Когда я спрашивал ее, скоро ли обед, она отвечала ворчанием. Так нам обоим было и легче, и комфортнее. Хотя бы потому, что, приходя под вечер домой, я постоянно задавался вопросом, не в последний ли раз возвращаюсь под родной кров и не съеду ли отсюда в самое ближайшее время.

Моя невестка Анна была, казалось, весьма обеспокоена, что я, журналист в прошлом и бездельник в настоящем, могу ввергнуть ее сына и моего племянника в пучину ничегонеделания уже самим фактом своего общения с ним. У меня есть все основания полагать, что если этот парень доживет до восемнадцати без нервных срывов и серьезной химической зависимости, то это будет невыносимо нудный и скучный тип.

Мы с Артом уже не раз обсуждали, куда мне пойти работать, хотя я, честно говоря, особой потребности в новом рабочем месте не ощущаю. Возможно, это последние в моей жизни продолжительные каникулы. Зимние каникулы в Уикенденском университете длились шесть недель, что было данью традиции, в основе которой лежал энергетический кризис семидесятых, когда помещения нечем было отапливать. Помнится, я воспринимал их как период безграничной свободы, позволявшей осознать себя и накопить силы для следующего семестра. Но как бы то ни было, я собираюсь после новогодних праздников посетить редакторов газет в Хартфорде, Уикендене, Манчестере и Конкорде. Посмотрим, что из этого получится.

Через несколько дней после отъезда из Линкольна я позвонил Джо Джадиду, чтобы узнать, как у него дела. Все получилось точно так, как обещал Тону. Фотографии, запечатлевшие вторжение Джо в дом Яна, были пересланы адвокату Вернуму Сиклю, который, в свою очередь, отослал их Джо. В прилагавшемся к фотографиям послании было сказано, что Джо, если не хочет лишиться работы, должен немедленно прекратить расследование. Джо так и поступил (то есть бросил это дело). Кроме того, он попросил Сэлли не отвечать на звонки своих приятелей из ФБР. После этого Джо отбыл определенный ему начальством срок сидения на одном месте, больше никуда от своего стола не отлучаясь. Принимая во внимание тот факт, что некоторые из его неприятностей имели прямое отношение к моей скромной особе, он разговаривал со мной по телефону исключительно любезно. Я сказал ему, что ищу работу. На это он мне заметил, что лучше уж я, чем он. И выразил надежду, что работу в Уикенденской газете я не найду, поскольку ему совершенно не улыбается со мной общаться.

Джо сообщил об этих фотографиях своему дядюшке, который сразу же согласился прикусить язычок и никому о Яне и его странном хобби не рассказывать. Все сделанные Яном в кабинете усовершенствования, а именно: сложные замки на дверях, плексигласовые стекла на окнах и сейф — были по приказу профессора Джадида в один из уик-эндов незаметно сняты и унесены на склад, после чего кабинет передали профессору, который должен был занять его в следующем семестре. Найденные в офисе книги — за исключением двух или трех, которые профессор Джадид отнес домой, — перекочевали в библиотеку факультета. Профессор, правда, обещал передать их родственникам Пюхапэева, если таковые вдруг объявятся. Мы с профессором разговаривали как-то по телефону и, прощаясь, согласились, что было бы неплохо поддерживать отношения. Возможно, на этот раз так и будет (в конце концов, я могу взять инициативу на себя).

Пару недель назад я хотел одного: побыстрее уехать из Линкольна. Теперь, насидевшись в своей детской спаленке, где мои контакты с внешним миром были сведены к созерцанию сериала «Закон и порядок» по каналу НЮ-1 в четыре часа пополудни (контакты с Анной, Даной, матерью и Виком не считаются), я вдруг подумал, что готов дать руку на отсечение, лишь бы только снова там оказаться. Это, однако, все эмоции, а эмоции, особенно такие сильные, быстро проходят.

ЧЕМОДАН

Да будет благословен Тот, кто являлся роду человеческому под видом стольких метафор.

Святой Ефрем-Сириец

Когда Идриси покинул Сицилию, его собрание насчитывало пятнадцать предметов. Поскольку я собираюсь произнести короткую речь в свою защиту, то не могу не упомянуть в этой связи и о шестнадцатом. Скажем, это был джутовый мешок Омара Иблиса. Тут, однако, надо иметь в виду, что вещи из джута, за исключением тех редких экземпляров, которые специально сохраняются, не обладают достаточной прочностью, чтобы пережить тысячелетие. В таком случае остается предположить, что джутовый мешок как таковой являлся лишь воплощением идеи путешествия, идеи о жажде перемены мест. Поэтому мы имеем полное право назвать шестнадцатым предметом чемодан, в который мы с Тону сложили пятнадцать артефактов, хранившихся в доме у Яна. И давайте добавим к этому еще один предмет — билет на самолет. Тону показал мне его в тот самый момент, когда в мою дверь постучал Пол. Билет в один конец, в салон первого класса. К нему прилагался конверт, набитый деньгами, которых вполне хватило для безопасного перемещения чемодана и моей скромной особы в некое секретное место.

Предпочитаю говорить об этом в пассивном залоге, поскольку меня не оставляет чувство, что я весьма активно эксплуатировала и использовала Пола. Пассивный же залог создает иллюзию, будто все это происходило волею судьбы. Ведь Пол был такой хороший мальчик (надеюсь, им и остается). Просто слишком молодой — ему едва исполнилось двадцать три, а в этом возрасте большинство людей не представляют интереса, поскольку только еще начинают приобретать необходимую глубину и значительность.

Мы встретились с Полом вскоре после того, как я помогла одному человеку убить другого. Я помогла обладавшему даром убеждения незнакомцу убить человека, который, если взглянуть со стороны, находился под моей опекой уже около года. В этой связи я очень переживала и считала себя негодяйкой. Мальчик появился у моего порога совершенно неожиданно, словно ниоткуда; он хотел говорить с мной и проявлял неподдельное внимание. Не скрою, оно мне льстило. Тем более он всячески давал мне понять, что я представляюсь ему чрезвычайно привлекательной женщиной. Все получалось у него так естественно и я невольно сама в это уверовала, что тоже было очень приятно. Я тогда особенно нуждалась во внимании и понимании. Мне было необходимо утвердиться в мысли, что я вовсе не исчадие ада или чудовище в человеческом образе. Я хотела обрести уверенность, что мои поступки не сделали из меня отщепенку, не достойную находиться в обществе порядочных людей. Мало того, мне требовалось, чтобы кто-то убедил меня в этом. Вот кем был для меня Пол: моими костылями, временной опорой, в которой я так нуждалась. Мне бы очень хотелось перед ним извиниться, но исходя из тона его послания, я сомневаюсь, что он прислушается к моим словам. Впрочем, рано или поздно он преодолеет и свое чувство ко мне, и свои обиды, и забудет обо всем. Ибо сказано: «Все проходит, пройдет и это».