Библиотека географа - Джон Фасман

— Надеюсь, он не увяжет это назначение со мной? — тревожно спросил Любин.

Воскресеньев внимательно посмотрел на этого пронырливого скользкого человека, впервые в его присутствии проявившего обеспокоенность — Любин облизывал пересохшие губы и играл желваками. Надо сказать, это зрелище вызвало у Воскресеньева приятное чувство собственного превосходства.

— Дело в том, что у нас с Сашей не сложились отношения и мы почти не разговариваем. Если он узнает, что за его переводом стою я, то наверняка откажется от места. Горячая голова! Весь в мать.

— У него не будет никаких зацепок. Полная анонимность, как всегда, не так ли?

— О да! Разумеется… Но вот какая странность вдруг обозначилась…

— Какая же?

— Я обнаружил кое-что, разрабатывая Тону, и заглянул в этой связи в ваше досье.

Воскресеньев замер. Ему казалось, что он позаботился обо всем.

— Ни в одном вашем документе нет упоминаний о брате. Даже в списке ближайших родственников. И уж конечно, никаких объяснений относительно того, почему у родных братьев разные фамилии. И весьма странные, надо признать, фамилии, имеющие в своей основе слово «воскресенье», хотя и на разных языках.

Воскресеньев быстро посмотрел на солнце, ища повод прикрыть глаза и сосредоточиться. Он исправил свои документы в отделе кадров и Центральном архиве Советской армии, но у КГБ, разумеется, имелись оригиналы, и ему следовало подумать об этом, прежде чем обращаться к Любину.

— Вы принесли эти бумаги? — спросил он, возможно, чуть быстрее, чем следовало.

— Принес ли сюда ваши документы? С какой стати? Это запрещено.

— Стало быть, они остались у вас на Лубянке?

— Естественно. Где же еще им быть?

Некоторое время они в полном молчании шли лабиринтом извилистых улочек в старой части города.

— Что вы теперь будете делать? — спросил наконец Воскресеньев.

— Что делать? В каком смысле? О чем вы?

Воскресеньев посмотрел на Любина, изобразив дружескую обеспокоенность.

— Ах вот вы о чем! — сказал тот. — Подам в отставку. Так же как вы. Кажется, здесь я никому ничего больше не должен. — Он было хохотнул, но неожиданно сухо и отрывисто закашлял. — Думаю, мне оставят небольшую дачу неподалеку от Суздаля. Моя квартира перейдет старшему сыну, так что ему будет где жить, когда он вернется из Берлина. Если к тому времени не произойдет никаких изменений. Мы же с супругой обоснуемся на даче. Вот и все. — Любин кивнул и полоснул воздух рукой, словно отсекая свою прошлую жизнь от настоящей — или настоящую от будущей, и полюбопытствовал: — А вы?

— Кто его знает? Впрочем, кое-какие задумки у меня есть… После отставки появится больше свободного времени. Пенсия от армии. И форму носить не надо… — Воскресеньев говорил первое, что приходило в голову, не особенно заботясь о смысле и связности фраз.

— Странный вы все-таки человек… Я никогда по-настоящему вас не понимал. Что у вас на уме? Какие планы? До меня, знаете ли, дошли смутные слухи, что вы способствовали побегу из Магадана одного ингушского вора, специализировавшегося на краже драгоценностей. Но в общем и целом живете тихо, не высовываетесь. Но я вот чего не могу взять в толк: если верить досье, вы провели в тяжелых условиях Крайнего Севера сорок лет и все это время злоупотребляли алкоголем и табаком, а выглядите словно молодой человек. Как такое возможно?

— Это все огуречный рассол, — сказал Воскресеньев, потирая щеки. — Дедушка научил меня регулярно протирать лицо огуречным рассолом. Это омолаживает кожу.

Любин недоверчиво рассмеялся.

— Огуречный рассол, говорите? Впрочем, все возможно… Я, собственно, вот к чему веду. Вы можете купить свое досье, — бросил он. — А что? В наши дни все продается и покупается. Так что, если не хотите, чтобы кое-какая информация о вас выплыла наружу, есть прямой смысл раскошелиться.

Воскресеньев хранил на лице каменное выражение, хотя с того момента, как Любин заговорил о сделке, знал, что ничего другого ему не остается.

— Вы предлагаете мне выкупить свое досье у КГБ? — спросил он, изображая изумление. — И с кем же придется там контактировать, чтобы договориться о покупке такого рода?

Любин оторвал от пачки сигарет «Уинстон-лайтс» картонный клапан и, написав какое-то имя, протянул Воскресеньеву.

— Свяжетесь с этим человеком. Не сомневайтесь, все будет строго конфиденциально. Ему не впервой продавать компрометирующие материалы людям с деньгами, которые надеются чего-то достичь в новой России. И поскольку такого рода сделки проходят через него и все знают об этом, он считается неприкасаемым. Или наоборот: поскольку все его хорошо знают, то сделки проходят через него, и именно по этой причине он считается неприкасаемым. Как бы то ни было, этот человек вам и нужен.

— Понятно, — рассмеялся Воскресеньев, хотя и не знал, стоило ли веселиться при подобных обстоятельствах. — Но не легче ли просто передать вам деньги? Вы уничтожите мои документы — и дело с концом?

— Ну нет. Я такими вещами не занимаюсь. Да и в моем нынешнем положении деньги мне не очень-то нужны. Но за предложение все равно спасибо.

За все годы, что эти двое общались друг с другом, обмениваясь разного рода услугами, каждый из них пытался оставить последнее слово за собой, оказаться в более выигрышном по сравнению с партнером положении. На всякий случай. И по мере того как оба они поднимались по карьерной лестнице, их профессиональные отношения все более персонифицировались, а персональные — профессионализировались. В этой связи Воскресеньев должен был задаться вопросом, как может использовать Любин оказавшуюся в его распоряжении информацию. Он окинул оценивающим взглядом обрюзгшее, с мешками под глазами равнодушное лицо Любина, его дрожащие, покрытые возрастными пятнами руки и пришел к выводу, что ждать от него подвоха более не приходится. Этот человек уже ничего не хотел, не испытывал к жизни реального интереса. Он самоустранился.

— Не нужны мне никакие деньги, — словно в подтверждение этих мыслей пробормотал Любин, глядя себе под ноги. — Пора на покой — подальше от всего этого бедлама. Мы с женой — люди деревенские, родом из-под Твери, хотя и прожили сорок лет в этом городе, в полном дерьме. Как говорится, с нас хватит. Пришло время возвращаться в деревню. А там тратить особенно не на что…

Они дошли до небольшого парка, находившегося на пересечении пяти улиц. Припорошенные снегом нагие березы напоминали вставших из земли мертвецов, вздымавших к небу свои костлявые руки. В центре парка находился фонтан — огороженный бетонным бортиком круг замерзшей воды, зеленевшей сквозь тонкий лед; вокруг сплошной стеной стояли кусты. Воскресеньев с Любиным подошли к фонтану и словно нырнули из залитого зимним солнцем пространства в густую тень. Воскресеньев огляделся: в парке не было ни одной живой души, а кусты закрывали их от улицы. Удостоверившись в этом, Воскресеньев быстро шагнул вперед, заключил Любина в объятия и жадно впился губами в его вялый слюнявый рот. В следующую секунду он ощутил слабое сопротивление — изумленный Любин пытался оттолкнуть его своими худыми старческими руками. В ответ Воскресеньев еще крепче притиснул его к себе, затем нащупал в кармане пальто нож с выкидным лезвием и, двумя сильными ударами перерезав артерии у Любина в паху по обеим сторонам от мошонки, столкнул в фонтан обмякшее тело, которое, пробив лед, ушло под воду.

Швырнув туда же нож, он тщательно осмотрел свои ботинки, брюки и пальто (кровавых пятен не оказалось), вышел из парка и двинулся в сторону Лубянки, где ему предстояло выкупить свое прошлое.

Предмет 15. Талисман из кожи овальной формы (три и шесть десятых сантиметра в поперечнике, пять и восемь десятых сантиметра в длину), подвешенный к черному кожаному шнурку длиной тридцать четыре сантиметра. На наружной стороне талисмана два камня: звездчатый топаз — прозрачный минерал цвета амбры с расходящимися в стороны восемью лучами, придающими камню сходство с солнцем. Внизу — овальной формы черный оникс.

Изображение затененного, или закатного, солнца символизирует почти завершенную трансформацию в той стадии, когда еще существует опасность неудачи. Оно внушает надежду и одновременно призывает к бдительности.

Время изготовления. Невозможно определить. Оба камня имеют трещины и слегка затуманились от древности. Представляется, что они старше талисмана как минимум на несколько веков. Кожа на талисмане в сравнительно приличном состоянии, хотя и залоснилась от носки.

Изготовитель. Иван Воскресеньев. Последний утверждал, что дизайн подвеска основывался на рисунке «Солнце и его тень» — таинственном алхимическом иероглифе, найденном в записной книжке арабо-сицилианского географа Идриси.