Взять живым ! - Владимир Карпов

В парке Дома офицеров было людно. Красиво одетые девушки и женщины ходили с кавалерами по аллеям, посыпанным чистым песочком. Все мужчины были в военном, только подростки шныряли в теннисках и штатских брючишках. Офицеры в габардиновых гимнастерках и кителях с блестящими золотыми погонами. Ромашкин в хлопчатобумажном, с зелеными погонами, на которых было по две-три "волны" от дорожных ночевок, выглядел среди этой гуляющей публики неказисто. Он шел не прогулочным, а решительным деловым шагом, рассекая волны гуляющих, - они поглядывали на его награды и вежливо уступали дорогу.

У танцевальной площадки Василий встал за оградой и, с ненавистью глядя на танцующих, думал: "В аргентинских танго выгибаетесь, а наши ребятки в траншейной грязи, не просыхая, годами сидят. Ах вы, тыловые крысы! Неужели мы там погибаем для того, чтобы вы здесь в румбах дергались? Вот почему у Куржакова дым из ноздрей шел: он нас за эту вот тыловую развлекательную жизнь ненавидел".

Зина танцевала с высоким красивым лейтенантом в летной форме. Он был без фуражки, светлые волосы расчесаны на аккуратный, в ниточку, пробор, форменные брюки с голубым кантом по-модному расклешены. Зина в голубом платье с какими-то вставками из дымчатых кружев, красивые полные ноги в лакированных лодочках, лицо напудренное, губы подкрашены. "Взрослая танцплощадочная львица, - думал Ромашкин, - зачем она мажется? Ничего от прежней Зинки не осталось". Василий хотел уйти, но все же решил: "Нет, я скажу тебе пару слов".

Во время перерыва, когда все вышли в аллеи гулять, Ромашкин неожиданно встал на их пути и строго сказал:

- Здравствуй, Зина.

- Ой, - слабо вскрикнула она и шагнула за спину своего кавалера.

Летчик растерянно смотрел на недружелюбное лицо фронтовика.

- Не бойся, я тебя бить не буду, - сказал Зине, усмехаясь, Ромашкин, хотя и надо бы.

- Послушайте, товарищ старший лейтенант, - начал было спутник Зины.

- Ты, летчик, погоди, у нас тут свои старые отношения. Я сейчас уйду. Я хочу только ей в глаза посмотреть.

- Что же мне, из дома нельзя выйти? - опомнясь, запальчиво спросила Зина, она была сейчас очень похожа на Матильду Николаевну.

- Дома сидеть ты не обязана. Я тебе не муж.

Ромашкину хотелось сказать что-то обидное, но он понял, что сейчас может наговорить только грубости, именно этого и ждут от него зеваки, которые остановились неподалеку. Василий махнул рукой и пошел прочь.

Мать сразу заметила взъерошенное состояние Василия.

- Не расстраивайся, сынок. Я не хотела тебе говорить, ты бы неправильно меня понял, но теперь, раз уж ты в курсе дела, скажу: не стоит она того, чтобы из-за нее переживать. Встретишь еще свою единственную.

Поинтересовался и Шурик:

- Девушка вас не дождалась? Как же она могла! И давно вы ее знаете?

- В школе учились вместе.

- Ух, я бы ей сказал!

- Ну, ты бы ее просто сразил своим благородством.

- Напрасно вы шутите, я вполне серьезно.

- Давай, рыцарь, спать.

Мать долго сидела у кровати Василия, гладила его волосы, осторожно обходя заплатку на ране.

- Мама, ты когда провожала меня на фронт, уже знала, что папа погиб?

- Да. Поэтому так плакала.

Ромашкин вспомнил, какое ужасное письмо прислал он матери после первого боя, хотел похвалиться своим мужеством, расписал, что было и чего не было. "Ну и дурак же я был!"

- Ты не беспокойся, мам, сейчас я при штабе, там не так опасно, в атаку не хожу, сплю в блиндаже, рядом с командиром полка и другим начальством.

- Это хорошо. Значит, бог услыхал мои молитвы. Я ведь о тебе, Васенька, каждую ночь молюсь.

- Ты же была неверующая.

- Как-то так получается - днем меня к этому не тянет. Днем я неверующая, а вот ночью, как лягу в постель, все о тебе думаю и начинаю просить бога, чтобы уберег он тебя. Молитв не знаю, по-своему прошу и прошу его.

Утром, уходя на работу, Надежда Степановна пригласила:

- Приходи встречать после смены. Пусть сослуживцы и начальники увидят, какой у меня сынок.

Вечером Ромашкин пришел к проходной.

- Вы чей же будете? - радушно спросил безногий вахтер с медалью "За отвагу" на груди.

- Надежды Степановны Ромашкиной сын.

- Вот этой? - спросил вахтер, показывая на портрет матери на Доске передовиков производства.

- Ее. Даже не сказала, что стахановка...

- Так иди к ней в цех, погляди, как мать трудится.

- А пропуск?

- Какой тебе пропуск - ты фронтовик, у тебя на весь мир пропуск. Иди, не сомневайся, я здесь до завтра буду сидеть - выпушу. Вон туда шагай, в сборочный, там твоя мамаша.

Ромашкин прошел через двор, несмело открыл дверь в огромный, как стадион, цех. Жужжание станков, клацание железа, гул под потолком, словно летели бомбардировщики. Повсюду мины: в ящиках, на стеллажах, на полу штабелями. Мины сразу перенесли Ромашкина в знакомую фронтовую обстановку. Только мины здесь были из нового блестящего металла, еще не крашенные.

Мать увидела Василия, замахала ему рукой. Он шел к ней, внимательно разглядывая людей в черных и синих промасленных халатах и комбинезонах. В цеху работали только женщины и дети. У всех утомленные, серые, солдатские лица, темные круги под глазами, острые обтянутые скулы. Каждый делал свое, не разговаривая, быстро и сноровисто. Василий вспомнил тонкие ломтики хлеба на столе у матери. "Как же они на ногах держатся?" - думал он, еще пристальнее вглядываясь в худые, строгие лица работниц, мальчишек и девчонок, которые стояли у станков.

- Пришел? Как тебя пропустили?

- А там инвалид, он разрешил.

- Силантьев? Фронтовик, сам недавно с фронта. Теперь у тебя везде много друзей, всюду свои.

Ромашкин вспомнил публику в парке. "Напрасно я вчера злился. Не так уж много их там было. Да и офицеры ничем не виноваты, месяц, другой - и загремят на фронт. Некоторые, наверное, как и я, после ранения. Не за что на них обижаться. А настоящий тыл вот он, здесь. Да и не тыл это вовсе - та же передовая. Мы хоть сытые, воюем, а эти по двенадцать часов полуголодные трудятся. Я бы, наверное, такого не вытерпел, месяц-другой - и концы, а они годами здесь вкалывают!"

После гудка женщины повеселели, на усталых лицах засветились улыбки.

- С праздником тебя, Надежда Степановна, - поздравила пожилая тетушка, вытирая руки замасленной ветошью.

- Рассказал бы нам чего, фронтовичек?

- О чём? - смущенно спросил Ромашкин.

- Ну, как вы там воюете, куда вот эта наша продукция идет. Про себя что-нибудь - вон сколько наград. Женщины обступили офицера.

- Давай лучше про себя, - задорно крикнула молодая белозубая девушка.

Ромашкин растерялся. "Чего же им рассказать про себя? Геройских дел я не совершал. Соврать что-нибудь? Как же при матери? Она и так ночей не спит".