Взять живым ! - Владимир Карпов

- Пустяк, царапина. Ну, идем домой, что же мы здесь стоим!

- Идем, идем! Ой, как ты неожиданно! Откуда ты? Почему не дал телеграммы?

Вспомнив о Шурике, который стоял на лестничной площадке и смотрел на них сверху, Василий объяснил:

- Этот паренек из Ленинграда, блокаду там перенес, отец его на фронте, мать умерла, пусть поживет у нас.

- Конечно. Идем, милый. А ты, Вася, надолго?

- На неделю, пять дней в дороге потерял, столько же надо считать обратно.

- Ой, как мало!

В квартире Василий обошел комнаты, кухню, ванную - все здесь было дорогое, близкое, теплое: кровать, на которой спал, стол, где делал уроки, учебники, будто вчера их сложил аккуратной стопкой, любимая чашка, из которой пил чай. Даже обмылки, когда пошел мыться в ванную, казались те самые, морковного цвета, "Красная Москва", такое мыло любил папа, а белое "Детское" - это мамино.

Василий размотал несвежие, испачканные в дороге бинты. Попытался отпарить и отодрать от раны насохшую корку с марлевой прокладкой, но стало очень больно.

- Мам, дай, пожалуйста, ножницы, - попросил он.

И когда мать просунула их в щель, осторожно обрезал бинты и слипшиеся от сукровицы волосы, оставил лишь заплату на ране. "Ничего, под фуражкой не видно будет". Бинт положил в карман брюк. "Выброшу где-нибудь, чтобы мать не терзалась, глядя на мою кровь".

Пока Ромашкин мылся, Надежда Степановна переоделась в знакомое Василию "праздничное" платье, в нем она ходила с отцом в гости. Сын помнил ее в этой одежде красивой, стройной, всегда счастливо улыбчивой. Мать даже не подозревала, какую боль причинила она Василию, надев это платье. Сразу бросилась в глаза разительная перемена - в мамином праздничном платье стояла другая женщина, поседевшая, в морщинах, с поблекшими от слез многострадальными глазами. У Василия засосало в груди и что-то стало подкрадываться через горло к глазам. Чтобы скрыть это, Ромашкин сказал:

- Шурик, теперь ты иди ныряй; мам, дай ему на смену мою рубашку и какие-нибудь брюки.

- Сейчас, сынок.

Шурка зашел в ванную. Когда мать подошла с одеждой, из-за двери мгновенно высунулась худая, с голубоватой кожей рука, взяла одежду - и тут же щелкнула внутри задвижка.

- Стесняется, - сказала мать.

- Мужчина! Через год в армию. Да куда ему, отощал, один скелет! Ты поддержи его, мама, он из хорошей семьи, к трудной жизни не приспособлен. Пропадет.

Василий сел к столу, на нем стоял чайный сервиз, который раньше вынимали из буфета только для гостей, салфетки с монограммой - тоже гостевые, мама еще в молодости купила их на толкучке. Знакомый эмалированный коричневый чайник стоял на подставке. Все было как в счастливые довоенные дни, даже стул папу ждал, казалось, отец вот-вот войдет в комнату и скажет свою обычную фразу: "Ну, сегодня бог послал нам кусочек сыра?"

Василий глядел на посуду и ждал, что же вкусненькое мама даст ему сейчас, очень соскучился он по домашней еде. Но мать, отводя глаза в сторону, рассказывала:

- Витя погиб, пришла похоронка. Шурик пропал без вести. Ася тоже погибла.

Василий вспомнил недавно встреченных на улице ребят - принял их за тех, о ком говорила мама, а их, оказывается, нет в живых.

Глядя на пустые тарелки, понял: "У нее ничего нет", вспомнил дорожные продпункты, где чуть ли не с боем приходилось добывать паек. "Какой же я лопух! Надо было привезти матери консервы, масло, сахар - из офицерского доппайка скопить. Вот сундук недогадливый!"

- Мам, как ты живешь? Я на вокзальных базарчиках видел - буханка хлеба триста рублей.

- Тружусь. В школе ребят учить не могу... после гибели папы. Хоть чем-нибудь для фронта хочу быть полезной. На оборонный завод устроилась, мне рабочую карточку дают - хлеба шестьсот граммов, крупу, сахар иногда.

- Ты рабочий? Что же ты делаешь?

- Мины, Вася.

Эти слова в устах матери была такие необычные и неожиданные.

- Значит, и ты воюешь?

- Вся страна воюет, сынок.

К вечеру переговорив обо всем, Василий стал искать повод, как бы уйти из дома, неудобно в первый же день покидать маму, но и Зину видеть очень хотелось. Мать поняла:

- Иди уж, непоседа.

- Я не долго, мам, - крикнул Василий в дверях. Расправив грудь, подровняв награды, Василий позвонил у знакомой двери. В подъезде было темновато, поэтому Ромашкин встал под лампочку, чтобы его хорошо освещало. Дверь открыл парень с белым, девичьим лицом и черными пробивающимися усиками. Это был Витька - брат Зины. Он очень вырос с тех пор, как Василий его видел перед отъездом на фронт.

- Ух ты! - сказал Витька, прежде всего взглянув на награды. - Силен! А Зинки нет дома. Здравствуй. Когда приехал?

- Где Зина?

- Она, - Витька замялся, - ушла куда-то с девчонками, сегодня же выходной.

- На танцах она в Доме офицеров, - вдруг пропищал с лестницы следующего этажа мальчишка. Он, оказывается, давно уже рассматривал оттуда ордена и медали офицера.

- А ты откуда знаешь? - спросил Ромашкин.

- Да она там каждый день крутится.

- Витя, кто пришел, с кем ты беседуешь? - пропел из квартиры знакомый воркующий голос Матильды Николаевны, она слышала слова мальчишки и на ходу игриво, но и сердито спрашивала: - Это кто там на Зиночку наговаривает? Увидев Ромашкина, плавно всплеснула красными холеными руками, будто показывая их. - Вася? Какой заслуженный! Что же вы здесь стоите? Виктор, почему сразу не пригласил? Заходи, Вася. Вот какая неожиданная встреча!

- Спасибо, Матильда Николаевна, пойду Зину искать.

- Погоди, расскажи о себе. Ты насовсем?

- В отпуск по ранению.

- Бедный мальчик. Куда тебя?

- В голову. Уже третье ранение.

- Ну и хватит. Может быть, можно тебя оставить здесь? Леван Георгиевич посодействует, у него большие связи.

- Нельзя, Матильда Николаевна, меня ждут в полку.

- Ну, зайди на минутку, неудобно же говорить на лестнице о серьезных делах.

Василий вошел в коридор, отделанный панелями из красного дерева. Фуражку не снял, явно показывая, что сейчас уйдет.

- Витя, иди в комнату, мне надо поговорить. Когда сын ушел, Матильда Николаевна доверительно и просто зашептала Василию:

- Ты на Зиночку не обижайся. Все женихи на фронте, невестами в тылу пруд пруди. А ей уже за двадцать, для девушки это критический возраст. Так что не осуждай ее, милый. Может, Левая Георгиевич все же займется твоим делом? Ты свое отвоевал, вон сколько наград. Зиночка так тебя любит.

- Нет, я не могу, это не от меня зависит, - Ромашкин попятился к двери.

- Подумай, Леван Георгиевич все может устроить.

Василий шагал по городу, лицо горело, будто недавно из немецкой траншеи выскочил, в груди перекатывались тяжелые жернова. "Вот какая ты, оказывается. Мне в письмах поцелуйчики, а сама на танцах каждый вечер пропадаешь! Жениха ловишь! Ну погоди, я тебе сейчас выдам!"