Светлая полоска Тьмы - Елена Миллер

Я проснулась еще до рассвета. Зигмунд оплел меня руками и ногами как спрут щупальцами. Стала потихоньку выбираться из душного плена спальника, но была стиснута.

— Зиг, мне в туалет нужно, иначе я тебе здесь форменную "рыбалку" организую. Любишь рыбку ловить?

Он прорычал что-то нечленораздельное спросонья, прижал еще крепче.

— Ловись рыбка, большая и маленькая, — напела я ему на ушко присказку из детской книжки. Он внял и отпустил. Не "рыбак", значит.

Пока мучилась с молнией спальника, окончательно растолкала Зига. Он помог мне выбраться наружу. После постельного тепла комната встретила предрассветным холодом, камин давно погас. Я дрожала, натягивая на себя одежду. Он тоже выполз, одел джинсы. Вышли в коридор. Зиг свернул в кухню, наградив меня прощальным шлепком по попе. Показала ему кулак и выскочила до ветру.

В туалет и обратно я ковыляла как новичок-кавалерист, стерший себе зад седлом с непривычки. Вернувшись в дом, я заглянула на кухню. В буржуйке уже горел огонь, на ней грелся чайник и очередная банка "айнтопфа". На столе стояли две кружки, в которых ожидали своей казни кипятком пакетики "Липтона". Зиг довольно скалился, глядя на мою походку.

— Что, сильно болит? — спросил он почти участливо. — Говорят, клин клином вышибают. Могу помочь.

— Хватит с меня твоих "клиньев", и так уже еле хожу. Ты лучше скажи, кофе здесь есть?

— Зачем он тебе? Взбодрись магией, если нужно.

— А чай тогда зачем?

— Кипяток закрасить.

— Кипяток можно и кофе закрашивать.

— С ним мороки больше, и по весу он тяжелее.

— Здоровый бугай, а испугался каких-то граммов.

— Не скажи, если на себе тащить, то разница есть. Так как насчет лечения? Страдаешь ведь. Больно смотреть.

— Ага, еще скажи, что сердце кровью обливается.

— Не сердце, и не обливается, а наливается, — он стал подбираться ко мне.

— Зигмунд, может, сперва позавтракаем? — заканючила я, пятясь от него.

— Потом и позавтракаем.

Кружки слетели со стола. Меня опрокинули спиной на столешницу, стянули штаны и принялись лечить по методу "доктора" Зигмунда. Залечили до глупого хихиканья, причем многократного. Вот жила себе тридцать лет "царевной-несмеяной", и на тебе, повстречала такого "целителя", что вмиг из меня хохотушку сделал.

"Доктор" Зигмунд не обманул, после его "терапии" я перестала чувствовать себя новичком-кавалеристом. Он опять применил какую-то магию, только из-за приступов хихиканья я не смогла уследить, какую.

Зиг вернул кружки на освободившийся стол телекинезом, ни один пакетик "Липтона" при этом не пострадал. Как еще чайник не выкипел, и "айнтопф" не подгорел — осталось выше моего понимания. В гороховом рагу плавали кусочки сосисок. Мяса в них было с гулькин нос, но меня от этой еды уже воротило.

— Рыбы у тебя случайно нет? А то я не могу есть эту дрянь, — я отодвинула от себя банку.

— Мне больше достанется.

Зиг дожидался, как истинный джентльмен, когда я первая откушаю. Мы делили с ним единственный табурет: он снизу, я сверху, на его коленях. Он ссадил меня на свое место и ушел на кухню. Вернулся с банкой немецких сардин.

— Рыба только такая. Устроит?

— Вполне, — я жадно схватила банку.

Дернув за колечко, я вскрыла ее. Отдача плеснула оливковым маслом на пальцы, которые я тут же принялась облизывать, за что заработала пару казарменных комментариев Зига, но за вожделенную рыбку можно и это стерпеть. К тому же я была слишком увлечена сардинами, чтобы парировать его шуточки.

Немецкие сардины оказались на порядок лучше той мутной жижи, что с миром покоилась под крышками отечественных банок. Я вылизала галетой консервное донышко и почувствовала себя почти счастливой, по крайней мере сытой. Зигмунд добил-таки банку рагу.

Покончив с завтраком, я в очередной раз сдала свои "бастионы" пану сотнику, в награду потребовав продолжения его исповеди, но как оказалось, это я только возвращала обещанные прошлой ночью долги.

— За рассказ своя цена, и плату я возьму с процентами, — он не уточнил, какими именно, но требование мое выполнил.

↑

Глава 58. Путь во Тьму

Зигмунд. 1711 — 1712 годы.

После избрания в Совет я не собирался задерживаться в Риме. Предстояло еще сколотить собственную фракцию. От Ключника мне такого наследства не досталось, ему принадлежал весь Орден. Странствуя по миру после Константинопольского договора, он не искал новых адептов, хоть и подбирал тех, кто попадался на его пути, дабы передать их на попечение другим советникам. Петра более интересовали места, способные стать ловушкой для дракона. Долина, в которой он разорвал мою связь с Квинтом, была одним из таких мест.

Я не был отцом-основателем Ордена, потому нуждался в сторонниках. Ориген передал мне должность палача, но военная фракция осталась при нем, что и понятно, они его детище. Я тоже своих парней никому не доверил бы.

С набором собственной фракции возникли определенные проблемы. Подбирать бывших слуг даркосов — не вариант, на них уже сложилась монополия. Четверо советников из фамильяров давным-давно подели их между собой. Ориген забирал воинов. Кастрикию доставались камердинеры, дворецкие, управляющие имений и финансисты. Лавру — люди искусства. Эйнару — интриганы и прочие проходимцы. У тайной службы имелись списки всех действующих фамильяров. В случае гибели их хозяев, они все уже были распределены между этой четверкой патриархов-воспитателей.

Кстати, с Эйнаром мы быстро поладили. Нам предстояло вместе работать: он указывал на цель, я — устранял. Эйнар и показал мне списки потенциальных адептов Ордена, и объяснил, что к чему.

Была еще возможность переманить кого-нибудь в свой лагерь, само собой, только бывших фамильяров. Я завел двоих приятелей, как ни странно, из фракции Лавра.

Леонардо да Винчи, благообразный старец, хоть и утратил память после смерти господина, но остался изобретателем до мозга костей. К кистям и краскам он более не прикасался, ибо был одержим целью соединить магию с механикой. По коридорам цитадели, едва слышно шурша механическими крылышками, летали его искусственные стрекозы. Шпионы Эйнара планировали использовать их в своих целях. Лео мечтал сотворить вечный двигатель, но даже у магии были ограничения на вечность. Мы сошлись на теме оружия. Я высказывал свои пожелания с точки зрения стрелка — он генерировал идеи по их воплощению в жизнь.

Второй мой приятель, Рафаэль Санти, мужчина в рассвете лет, остался художником. Он успешно соединял живопись с магией. Его полотна представляли собой некое псевдо-пространство, как и картины Тарквиновского, но ловушек из них он не делал. Я поделился с Рафой воспоминания о работах бывшего господина — он живо заинтересовался этой идеей. Это нас и сдружило.