Василь Быков: Книги и судьба - Зина Гимпелевич

* * *

ЗГ: Василь Владимирович, я хочу задать вам вопрос технического порядка — о библиографии ваших произведений. Моя последняя информация взята из энциклопедии 1989 года «Белорусские писатели». Чтобы эти данные соответствовали настоящему моменту, нужно будет, наверное, свериться сначала с журналом «Полымя» и газетой «Наша нива»?

ВБ: Да. Есть несколько книг, которые появились недавно. Последняя, перед выходом этой (писатель протягивает мне новую книгу басен и притч, озаглавленную «Ходоки». — ЗГ). Впрочем, есть еще несколько книг в работе.

ЗГ: Дома или за границей?

ВБ: В Италии, Германии, России, Литве и Беларуси.

ЗГ: Поздравляю! Вы же представляете себе, как много значат ваши книги для читателей.

ВБ: Спасибо. Хотелось бы в это верить, но не получается, особенно в отношении моих соотечественников. Похоже, интерес белорусов к своей литературе сильно снизился за последнее время.

ЗГ: У меня на этот счет иная информация. Наоборот, судя по рассказам моих друзей, ваша читательская аудитория в Беларуси продолжает увеличиваться, во всяком случае среди молодежи… Василь Владимирович, можно ли спросить о ваших планах? Вот закончится ваше пребывание в Германии, а дальше? Вы ведь находитесь здесь по приглашению немецкого ПЕН-центра. Собираетесь обратно в Беларусь или примете какое-нибудь еще приглашение? Уверена, их будет немало — разные страны хотели бы приютить у себя Василя Быкова.

ВБ: Мы с Ириной Михайловной хотели бы вернуться домой. Дом — это дом. Мы не хотим прожить весь остаток наших дней в ссылке и надеемся, что белорусский режим все-таки изменится. У меня нет никаких иллюзий относительно белорусской экономики: для моего поколения она безнадежна. Однако политическая ситуация может измениться. В отношении материальном — что ж, Ирина Михайловна и я привыкли обходиться малым, а сейчас, в пожилом возрасте, наши потребности минимальны: я уверен, что всегда смогу заработать на бульбу (картошку. — ЗГ) и кусок хлеба. В плане информации — радиостанцию «Свабода», которая вещает по-белорусски, можно почти свободно слушать и в Беларуси, а у нас дома есть коротковолновый приемник. Это отличная станция, действительно демократичная, их информация чрезвычайно полезна и конструктивна. По всей Европе полно хороших радиостанций, но «Свабода» из Праги, без сомнения, выделяется среди них.

ЗГ: Вы сотрудничаете с этой радиостанцией, да? Говорят они о вас?

ВБ: Практически все время. Они очень внимательны к моей работе, и, со своей стороны, я постоянно с ними сотрудничаю. Вот например, они пустили в эфир все притчи, что я написал, — и те, что опубликованы в «Ходоках»[432], и те, что я написал уже после выхода книги.

ЗГ: Надеюсь, что в Беларуси всё это слушают.

ВБ: Я тоже — надеюсь…

* * *

ЗГ: У меня еще один к вам вопрос, простите, ради бога, за некоторую его банальность: как вы относитесь к такому нынче опять вошедшему в моду понятию, как духовность?

ВБ: Да, сейчас это расхожее слово, особенно среди русской интеллигенции, которая его связывает главным образом с православным христианством. Как я уже говорил, я не принадлежу к этой группе людей. Лично я думаю, что из всех идей, которые человечество когда-либо имело в своем интеллектуальном запасе, самой важной, богатой, значимой, ценной, живительной и жизненно необходимой человечеству была и остается идея гуманизма.

(В тот момент, когда Василь Владимирович произносил эту фразу, единственное, о чем я жалела, — так это о том, что, кроме меня, никто не видит, как торжественно и в то же время молодо и весело он ее произносит.)

Но поскольку всяк эту идею толкует по-своему, она то и дело становится объектом для спекуляции и часто, слишком часто, искажается. Тем не менее эта идея, включающая в себя, среди других человеческих ценностей, порядочность, воспитание, образование, самоуважение, терпимость, свободу и прочее, остается самой значимой, главной и жизненной в нашей традиционной культуре.

ЗГ: Традиционной… Но ведь ее со всех сторон теснит так называемая поп-культура — вам так не кажется?

ВБ: Что же тут удивительного? С одной стороны, поп-культура построена на коммерческой основе, а потому, хочешь не хочешь, ориентируется на так называемого «среднего человека». С другой — а может, и с той же стороны — очень прибыльна: вознаграждения, которые получают ее творцы и обслуживающий персонал, не идут ни в какое сравнение с доходами представителей свободных профессий прошлого.

ЗГ: Иными словами, вы не очень терпимы к поп-культуре?

ВБ: Почему — если массы хотят такую культуру, на здоровье! Только, видите ли, я совершенно убежден, что то, что называют высокими достижениями современной поп-культуры, будет вскоре забыто — как только появятся новые модные веяния. Что-нибудь еще придет им на смену, что-нибудь, рассчитанное снова на обывательское сознание, на мгновенное удовлетворение потребности в развлечениях… И в этом смысле я считаю, что гуманистические идеи просвещения, общественного воспитания, демократические правила и человеческая доброта были и останутся высшими формами духовности. Никто не обладает монополией на духовность — ни православные или иные священнослужители, ни тем более творцы и пиарщики поп-культуры.

ЗГ: Бердяев[433] часто писал о двух составляющих внутреннего, духовного мира — духе и душе. Что вы думаете об этом?

ВБ: Если говорить о литературе, то, по-моему, эта формула применима здесь только в эстетическом плане. Дух, душа… Я, например, люблю то, что не так еще давно называлось «исповедальная проза». И как в ней разделить эти «составляющие»? У нас есть великолепные примеры и лирической литературы, и изысканных аналитических произведений. Хотя немногие могут достичь полного синтеза в литературном искусстве, да и не только в литературном.

ЗГ: И это одно из ваших главных устремлений?.. Но я вот о чем хотела спросить: литература и философия. Чувствуете ли вы влияние каких-то философских идей на свое творчество?

ВБ: Мне близок французский экзистенциализм. По-моему, Камю достиг огромнейших высот как художественный аналитик. Я высоко ценю учение Серена Кьеркегора[434], датского мыслителя девятнадцатого века, а также идеи русских мыслителей — Бердяева и Ильина. И это вне зависимости от того, кто как понимал главный вопрос философии.

ЗГ: Вы имеете в виду вопрос — что есть истина?

ВБ: Да, верно.

ЗГ: Простите, а какого Ильина вы имели в виду? Владимира Николаевича[435] или Ивана Александровича[436]? Они оба работали приблизительно в одно и то же время, но совершенно расходились во взглядах.

ВБ: Я говорил об Иване Александровиче, конечно. Мне очень интересны его мысли о национализме. Я имею в виду интерпретацию национальной политики в связи с его поиском истины. Здесь я должен добавить, что, в общем, русскую философию в области национальных идей можно поделить на две части. Одна основывается на гуманистических ценностях и очень близка лично мне, а другая — преследует чисто русские националистические интересы. Вторая оставляет меня равнодушным или даже пробуждает негативные чувства. Я говорю в данном случае о том, как это все преломляется в политике. Когда отстаиваются патриотические цели, я принимаю это безоговорочно. Однако, когда всерьез обсуждаются чисто националистические или империалистические ценности, мне становится не по себе. Именно это я ощутил, когда читал последнюю работу Солженицына[437], которого я долгое время глубоко уважал и продолжаю и сегодня восхищаться его мужеством, ярко проявленным в прошлом.

ЗГ: Не у вас одного то, что пишет сейчас Солженицын, вызывает сложные чувства. Василь Владимирович, вы назвали Камю одним из своих любимых философов[438]. Его не очень-то привлекали советские идеи, не так ли?

ВБ: Именно так, хотя многие европейские деятели культуры были очарованы этими идеями в 1920-х и даже в 1930-х годах. И среди них мне наиболее симпатичен Андре Жид[439], который сначала был страстным апологетом советской империи, но, побывав в СССР во времена процессов над «врагами народа», превратился в ее горячего противника.

ЗГ: В художественной жизни Франции первой половины двадцатого века Андре Жид действительно отличался от большинства представителей левого крыла. Возможно, из-за того, что не состоял в родственных отношениях ни с кем из советских граждан, как, например, Луи Арагон[440], жена которого Эльза Триоле[441] была родной сестрой Лили Брик.