Десять кругов ада - Леонид Костомаров

- Допекли! - подтверждаю.

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

Когда на обед пришел Иван, бригады уже есть заканчивали. Мелькнула мысль, что ничего не достанется, но было как-то все равно...

Вошел в отдельную каморку для бугров, чистенько, даже вилки и салфетки есть.

Раздатчик Чирков навалил ему полную миску картохи и мяса.

- Откуда это? - отшатнулся недоуменно Воронцов.

- Я всем буграм так кладу, - пояснил тот, улыбаясь подленько. - Заходи отдельно, Вань, всегда подкормлю. Вот Кукшин, бригадир, по три раза на дню обедает.

Иван остолбенел.

- Поди поближе, поди, - мягко попросил он раздатчика.

Тот доверчиво приблизил голову, и тогда Квазимода схватил его за шею и ткнул лицом в миску:

- Ешь, сволочь! Жри, скотина!

И еще несколько раз тыкал его в месиво, пока тот не взвыл.

- Кукшина корми, а в бачок моей бригады еще раз нос сунешь, всю рожу в рогожу перемелю! - крикнул на всю столовую, отбросив миску.

Шел теперь по полигону, руки тряслись, матерился. На весь белый свет, на паскудство людское, на себя.

- Все, все, все... - повторял.

И легче стало.

ЗЕМЛЯ. ЗОНА. ВОРОНЦОВ

Лебедушкин собрался в больничку навестить Поморника, и вдруг Батя робко навялился:

- Можно, я с тобой промнусь... у меня пяток конфет заначено, пачка чая... с пустыми руками неловко идти... проведаем старика.

- А че, пошли... Я ему тоже несу гостинцев. Дед уж в отдельной палате, плохой... А че это ты, - не сдержал любопытства Володька, когда они уже вышли из барака, - к старому намылился?

- Плохо мне, Сынка, боюсь опять сорваться... никак злость в себе не укрощу... а он все-таки какой-никакой поп... может, что подскажет... Нельзя мне срываться, ни в коем разе, а дурь прет.

- Во даешь, Батя! Бога нет, с ракет бы увидали...

- Не вякай, молод ишо учить! - сердито оборвал Батя. - Никто не знает... Тогда что же выходит, наши все деды, бабки были круглыми дураками? Они верили и жили справно. Ты вот что, поговорим... то да се и оставь нас вдвоем. При тебе я не смогу...

- Ладно. Не задержусь долго...

Поморник уже не вставал, смирно лежал под казенным одеялом, и радостно зажглись его ввалившиеся глаза при виде гостей. Вялой рукой указал на табурет и виновато промолвил:

- Стулец один у меня...

- Ниче-ниче, садись, Батя, я постою... - зачастил Володька, - да мне и бечь надо в барак, дела там... Ну как, дед, скоро отпустят, как здоровьичко? Может, лекарств каких с воли достать, деньги есть... мы это мигом сорганизуем.

- Отпустят... скоро... - туманно и грустно отозвался Поморник. - На лекарства не траться, лучше как выйдешь на волю, закажи в любом монастыре помин-сорокоуст... хотя бы на год. Это недорого.

- Сделаю, но ты того... не придуряйся... не спеши туда. И прости меня, дурака, век теперь маяться буду...

- Это к добру... кайся, милок. Глядишь, в другой раз подумаешь прежде...

- Все, я п-пойду... дела там. - Володька вышел и остановился за дверью, страсть как разбирало любопытство, что же скажет Батя, с чем он пришел...

И стыдно было подслушивать, а не мог сдвинуться с места...

НЕБО. ВОРОН

Тайна эта священна, Володя Лебедушкин, ты берешь на себя большой грех любопытства... Но грех сей полезен тебе, и благодаря услышанному ты сохранишь жизнь и многое поймешь. Не уходи до конца и никому об этом не рассказывай... И выполни наказ старика...

ЗЕМЛЯ. НЕБО. КВАЗИМОДА

Воронцов долго сидел молча, собираясь с силами, а Поморник согревал его почти детским, ясным взглядом и тоже молчал. Наконец гость прокашлялся и робко, хрипло спросил:

- Как жить дальше, не пойму... ты все же человек в годах, попом работал... помоги разобраться мне в себе самом... устал я от Зоны... как от долгой и постылой зимы... все опротивело тут, хоть в петлю лезь... держусь изо всех сил и чуть два раза опять на срок не сорвался... Заблудился я в себе, как в темном лесу... И просвета не видать...

- Зла ты нахватался, Иван, как бездомная собака репьев... весь колючий и тоже бездомный... А сила твоя и злоба - все пустое, к тебе же оно отлетает от других еще большей силой и злобой бьет... и бьет!

- Хэ! На добрых воду возят, как тут без силы и жестокости, подомнут, раздавят... волчья стая... Эта зона еще ништяк, а в других? А в полосатом режиме? Не могу я жить на коленях и никогда ни перед кем на них не стану!

- Ну, и дурак... Вот гордыня тебя и тянет к бесам. Не гордись, Иван... Все мы только пыль мирская на земле... Душу надо спасать, покаяться в грехах перед Господом... и не перед попом ты становишься на колени, а перед Спасителем... Какое это счастье - покаяние, а потом причастие! Знал бы ты... Как гору каменную с плеч свалишь, как дитя потом летишь над землей и ног не чуешь... Я сам грешен, расстрижен судом и властью, но сан батюшки с меня никто не сымал... И если бы мне выжить... ползком бы уполз в первую же церковь... Нельзя помирать без отпущения грехов. Ты атеист не по своей воле, бесовская козлиная власть всех ввергла в безумие... И никто тебя силком в веру православную не тянет... Стать на колени перед Богом - еще заслужить надо... подняться духом самому к его стопам... Это большой праздник, Иван, большой подвиг души... - Поморник устал, прикрыл глаза и почти шепотом вдруг сказал: Я помру на днях, Ваня... жалко мне тебя, давно к тебе приглядывался, ить ты, коль шелуху гонора смести, добрый и светлый мужик... ты никого на моей памяти напрасно не обидел, а что суд чинил зоновский, он завсегда был праведный... и не топтался ты грязными сапогами по человечьим душам, а это тебе учтется на последнем Суде... Но грехи у тебя есть, и их надо свалить, отпустить с измаявшейся души... У меня все тут есть... крест, молитвы, помню... просвирка есть и пузырек церковного вина на причастие... К исповеди надо готовиться, вычитывать молитвы, но мы в остроге, и Господь простит... Он милостивый... Ты ж вроде смелый мужик, покайся через меня Всевышнему, все расскажи без утайки до самого донышка, я тебе отпущу грехи и причащу... А потом поймешь, кто из нас был прав... Коль взыграет все на сердце и растворится боль... Иль боишься?

- Я! Боюсь? Но... неловко как-то... прям все и рассказать, как прокурору?

- Как маме...

Дернулся Квазимода, хотел что-то сказать резкое, прикосновение к его святыне он не прощал... Но светлый лучик надежды мерцал в усталых глазах старика, и он решительно махнул своей лапищей:

- А-а, была не была... Че делать?

- Не суетись и не сумлевайся ни в чем, помоги мне сесть, встать на ноги уж не дано... - Он с трудом угнездился, свесив худые ноги с койки, вынул из-под подушки распятие, иконку... долго чиркал спичками, зажигая свечу в грязной кружке, и, окинув взглядом снизу вверх огромного Квазимоду, тихо и твердо повелел: - Чево застыл? Стань на коленки и все расскажи... кого обижал, кого бил, как грешил в жизни своей.

- На колени?! - было возмутился Иван, в голове все смешалось. - Да разве упомнишь всех, кого обидел? Я ж сказал, на колени ни перед кем не вставал и не встану!

- Ступай тогда, Ваня, в барак... не мучай меня, - Поморник отложил распятие, - знать, не судьба...

И вдруг Квазимода, хрустнув суставами, медленно опустился перед ним на одно колено, пряча от смущения глаза, желваки ходили по его скулам, нервный тик дергал веко покалеченного глаза...

- Че... это самое, говорить?

- Все, о чем душа болит... Все, где вину чуешь...

- Ну-у... это... еще мальчишкой воровать начал... от нужды, жрать хотелось... у учительницы кошелек спер, а потом столько мучился, а отдать духу не хватило... Ну, в драках всегда мой верх был... разве упомнишь, сколько сопаток кровью умыл... виноват, конечно... но они сами лезли на меня!

- Не оправдывай себя, говори дальше...

- В зонах и тюрьмах драк было не счесть, не всегда был прав... в ювелирном, опять же не надо было так пугать продавщицу, что у ней по чулкам потекло...

А вот еще: не знаю, как посмотришь, но всю душу выело... Шел я в побеге, голодный... застиг утку в озерке с махонькими утятками... как она их защищала! На меня кидалась, щипала, а потом... закрыла от страху глаза... и сама далась в руки, чтобы только я их пощадил... Досель помню, как у ней сердчишко колотилось... в испуге... в надежде... Я ее разодрал и съел сырую, без соли и хлеба... как волчара... а потом как умом рехнулся, весь день ловил этих утяток, сворачивал головы и жрал, жрал... трех живых взял с собой, про запас... в обед съел одного, вечером другого, а утром проснулся... утенок сам из мешка вылез и не убег от меня, стоит и росой умывается... и так глядит на меня... сиротливо так, жалко... пи-пи-пи... все маму ищет, головкой крутит... и лезет сам ко мне погреться... в рукав залез... Я лежу и думаю: "Ну, какая ж я сука! Живьем жрал детей! Они хочь утиные... но дети-сироты... только явились на свет... А я..." - Квазимода вдруг всхлипнул, едва сдерживаясь, с трудом прохрипел: - Ближе к смерти я не был, чем энтот раз... ниче в степи под рукой не оказалось... ни заточки, ни камня голову себе разбить... Кое-как пришел в себя и утеночка нес с километров сто, пока к озеру большому не выбрел... кормил его насильно букашками, травкой и так сроднился с ним... что когда подпустил его в другой утиный выводок, как сердце оборвалось... Выживет ли? Простит ли мою зверскую породу?