История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы - Ласло КОНТЛЕР

Шестьдесят девять статей соглашения (Закон XII от 1867 г.) были ратифицированы венгерским государственным собранием 20 марта. Две составляющие империи становились суверенными частями государства в отношении своих внутренних дел, и обе они должны были иметь свои собственные выборные, независимые правительства. Они были связаны наследственными правами единого государя и его властными полномочиями, закрепленными духом и буквой «Прагматической санкции», а также соответствующими общими делами и интересами: проблемами безопасности, отношениями с иностранными государствами, а также финансовым обеспечением, необходимым для совместного решения этих проблем. Все общие вопросы отдавались в ведение объединенных министерств, которые подчинялись непосредственно королю-императору, а также двум делегациям (по 60 человек каждая) от парламентов обеих частей государства. Монарх сохранял за собой звание верховного главнокомандующего, а также право «предварительного одобрения», т. е. все указы правительства могли передаваться на одобрение парламента только с его согласия.

Кошут, вполне предсказуемо, принадлежал к тому меньшинству, которое эти реформы не впечатлили. В знаменитом «Письме Кассандры» – первом из цикла открытых писем «туринского отшельника» своим землякам, – опубликованном 26 мая 1867 г. в одном из пештских изданий, он доказывал, что политика Деака увенчалась отказом Венгрии от собственного требования стать независимым государством. Причем отказом, санкционированным именно тогда, когда кризис 1866 г. создал самые благоприятные условия для обретения независимости. Кёниггрец показал, что Австрия уже находилась в состоянии распада, что ее единство поддерживалось исключительно правящей династией и что в век образования национальных государств она обречена на развал. Компромисс с нею, а именно признание наличия общих дел, содержит в себе западню. Венгерское самоопределение необратимо страдает по причине невольной вовлеченности в иностранную политику, которая может противоречить национальным интересам страны, способна привести ее к конфликту с обеими великими державами, против которых Деак искал австрийской защиты, а также к конфликтам с соседними народами, дружба с которыми Венгрии жизненно необходима. Венгрия лишилась права «определять свое будущее» и не сможет, воспользовавшись ситуацией, сколь бы часто она ни возникала, добиться полной независимости. /360/

Кошут по-своему был глубоко прав. История Венгрии в XX в. весьма трагически подтвердила истинность некоторых его предсказаний. В то же время и Деак был, несомненно, прав, считая, что «ожидаемое событие» (т. е. окончательная гибель Австрии) может произойти в столь отдаленные времена, что «нашей истерзанной нации» уже никак не удастся этим воспользоваться. Деак никогда не делал вида, что компромиссное соглашение (Компромисс 1867 г.) было самым лучшим из всех решений, но всегда был убежден, что оно было наилучшим из всех возможных решений. И действительно, «реалисты 1848 года», направленные к Виндишгрецу (среди них и Деак), были бы счастливы его принять. Оно соответствовало социальным условиям и соотношению сил в империи в 1867 г. и стало весьма прочным основанием того политического истеблишмента, которому суждено было просуществовать в течение последующей половины столетия.

8 июня 1867 г. Франц Иосиф I дал клятву на возвышении у Цепного моста со стороны Пешта, специально возведенном для этой цели из земли, привезенной со всех уголков страны, а затем был коронован королем Венгрии в соборе Св. Матьяша. Четыре дня спустя он утвердил статьи Компромисса. Мятежная нация и правитель-самодержец, казалось, пришли к примирению.

«Счастливое время мира», или мираж величия

В дуалистической монархии Австро-Венгрия, как официально с 1868 г. стало называться это новое государство, соглашение могло и приветствоваться, и осуждаться, ее граждане испытывали весьма смешанные чувства, причем в самых разных пропорциях. Понятно, что каждая из сторон полагала, что от этой сделки именно она больше потеряла, чем выиграла. Австрия считала, что она лишилась идеи централизованной империи, а Венгрия – что у нее отчасти отняли возможность самоопределения. Поэтому концепция «общих дел» подвергалась сильной критике, а конкретные способы ведения этих дел часто становились предметом резкой полемики.

Венгров возмущало существование объединенной армии империи со знаменами царствующего дома и со всеми командами и приказами на немецком языке. Они мирились с этим только благодаря наличию своих собственных войсковых формирований – гонведов (созданных одновременно с австрийским ландвером). Еще одной чувствительной стороной взаимоотношений Венгрии с Австрией являлись /361/ экономические аспекты Компромисса: таможенный союз, торговые сделки, общая денежная единица, единая почтовая служба и транспортная система, а также доля участия (квота) обеих частей империи в общих расходах (так, квота Венгрии с 30 % в 1867 г. возросла до 36,4 % в 1907 г.). Весь блок экономических соглашений должен был обсуждаться и пересматриваться через каждые десять лет, и поэтому являлся единственным гибким элементом нового политического устройства (в принципе, существовала даже теоретическая возможность разрыва таможенного союза), что позволяло обоим партнерам питать надежды на постепенное его совершенствование. Помимо бесконечного множества конкретных претензий и пожеланий, постоянными раздражителями для венгров стали немецкий язык в армии и бюджетная квота, заставлявшие их ворчать по поводу «конституционного вопроса» (т. е. об отношениях монарха с Венгрией). На протяжении 51 года существования дуалистической империи этот круг вопросов, собственно, и составлял тематику оппозиционных выступлений венгерских парламентских квасных патриотов, протестовавших против формы, а не самой сути Компромисса.

Разумеется, в Австрии хорошо понимали, что Компромисс этот был для монархии Габсбургов единственной возможностью сохранить за собой статус великой державы, а в Венгрии – что он не только не уменьшил, а даже увеличил шансы страны на национальное самосохранение, а кроме того, позволил приобщиться к этому статусу великой державы. Хотя среди министров обороны империи не было ни одного венгра, а среди высшего имперского военного командования – лишь единицы, 30 % дипкорпуса и 4 из 10 министров иностранных дел были подданными венгерской короны. Принимая во внимание то, как важен был образ славной средневековой венгерской «империи» для пробуждения национального самосознания народа, нет ничего удивительного, что в век всеобщей увлеченности национализмом венгерские его приверженцы оказались потрясены перспективой, которая открывалась перед страной, составляющей половину империи. Динамика демографического и экономического роста могла вскоре склонить чашу весов в их сторону и даже заставить правящую династию перенести свою резиденцию из Вены в Будапешт (идея, кстати, впервые пришла в голову именно Кошуту в 1848 г., хотя при иных обстоятельствах и по другим причинам).

Второй особенностью венгерского прошлого, лелеемой в либеральной среде с конца XVIII в., являлось предполагаемое параллельное развитие отечественного и английского конституционализма (Be- /362/ ликая хартия вольностей была старше Золотой буллы Эндре II всего на семь лет). С точки зрения внутренней политики, этот аргумент убедительно свидетельствовал в пользу Компромисса, который покончил с неограниченным абсолютизмом и создал для обеих ведущих наций империи Габсбургов новую – либеральную, выборную – форму правления, пусть и не лишенную недостатков, хотя для большинства венгерских либералов именно они, эти недостатки, и делали соглашение привлекательнее всех его потенциальных альтернатив. К числу таких «привлекательных недостатков», однако, никоим образом не относился факт сохранения в руках монарха сильной личной власти. Именно это обстоятельство мешало европейцам оценить подлинное значение изменений в империи. Предоставленное Францу Иосифу право во многих областях действовать исключительно по собственному усмотрению, в частности его прерогатива утверждать или отклонять все законодательные инициативы правительства, в значительной мере, сохранило объем его власти. Он мог влиять на внутренние дела обеих суверенных частей государства, тогда как его собственный аппарат управления – кабинет и военное ведомство – имели влияние, почти равное весу объединенных министерств империи, занятых в сфере общих интересов. Опираясь на широкую сеть неофициальных советников, испокон веков преданных правящей династии (старинная традиция в среде аристократии, высшей бюрократии и офицерского корпуса), император был очень влиятельной фигурой в государстве, особенно если учесть тот факт, что депутатские делегации, заседавшие только раз в году, не могли осуществлять эффективного конституционного контроля.