Пять имен. Часть 2 - Макс Фрай

Если Гуалтьеро хворал или был печален, монна Ромолетта мастерила для его забавы поучительные и красивые безделушки, но более всего он любил ее рассказы о вещах необычайных и диковинных.

В один из дней, гуляя во дворе, Гуалтьеро не знал, чем занять себя, и, поймав кошку, забредшую из пекарни, поволок ее в дом, чтобы из озорства побрить ее отцовской бритвою. Пойманная животина истошно вопила и царапалась, но мальчик крепко держал ее за охвостье и загривок.

Монна Ромолетта прервала стирку и пристыдила Гуалтьеро:

— Оставь зверька, Тьерино — сказала она — так она ласково звала мальчика- бедняжка-кошка, она потеряла свой красный колпачок.

— Что это за красный колпачок? — спросил мальчик.

Монна Ромолетта заставила его отпустить кошку и поведала о некоем существе, называемом «монакьелло», что по-тоскански значит «монашек».

Она сказала, что девочкой не раз подглядывала за возней монакьелли вечером в погребе и когда жала траву для бычка на лугах Джоголи.

Ростом монакьелли примерно по колено семилетнему ребенку, они очень дородны, веселы и буйны нравом.

Обликом монакьелли схожи с францисканскими меньшими братьями, одеваются в груботканные сутаны, подпоясанные вервиями, носят сандалии, сумку для объедков и непременно красный колпачок, в котором заключена их волшебная сила.

Монакьелли сторожат от воров виноградники, следят, чтобы не протекали краны бочек в винных погребах, но если хозяин нерадив или распутен, монакьелли изводят людей своими проказами: стучат в стены, наводят ночные страхи, отрезают косы девушкам, бьют стаканы и тарелки, щиплют и щекочут спящих, крадут одеяла и пачкают оставленную на ночь снедь.

Днем коротышки — монакьелли перекидываются в кошек, и только человек набожный и невинный может увидеть их красные колпачки. Но монакьелли — завзятые растяпы и часто теряют свои колпачки, либо их крадут те, кто верит, что монакьелли умеют отыскивать клады.

Лишившись колпачка монакьелло обречен страдать в кошачьем обличье, вот почему кошки вечно принюхиваются и роются в отбросах — так они пытаются отыскать потерю.

Того же, кто не обижает их в беде, они запоминают, и, обретя колпачок и волшебную

силу, награждают за прежнюю услугу.

Отец Гуалтьеро, услышав беседу женщины и ребенка, вышел из дому и пожурил монну Ромолетту:

— Как не стыдно вам, доброй женщине и христианке, забивать детскую голову суевериями.

— Дело не в том, что говоришь, сер Бернабо, а с какой целью. Я хотела дать вашему сыну урок жалости и любви, да так, чтобы сей урок вместила детская душа. Как горькую микстуру дают запить сладким молоком, так примеры милосердия и добрых нравов должно облекать для ребенка в одежды вымысла, — отвечала монна Ромолетта. — это уж точно действенней сухих наставлений.

Отец Гуалтьеро поцеловал руку монны Ромолетты и на том они помирились. А кошка пекаря и впрямь вскоре куда-то запропастилась — Гуалтьеро верил, что она отыскала наконец свой красный колпачок.

Новелла 10. О мнимых чудесах

На какие только ухищрения не пускаются монахи и священники, чтобы заставить паству платить деньги за фальшивые чудеса, помимо установленной Святым Престолом десятины. Сказывают, что в куполе одной из церквей в Вероне проверчена тайная дыра, сквозь которую по знаку проповедника, мальчишка запускает в церковь белого голубя, птица есть вещественное знамение благодати Божией, нисходящей на чело проповедника, но голубь обычно пугается и, порхая над кафедрой, проливает на макушку ханжи вовсе не благодать, а вещество иного состава.

В другом храме в Синигаллии, во время процессии хоруговеносцев привязали к кресту святого Петра вверх ногами парня-мастерового, славившегося рельефным торсом.

В свите статуи Девы Марии шла девица, с которой мнимый Петр давно гулял, увидев ее, он и перевернутый вверх ногами, возбудился весьма, кровь прилила к мужской плоти его и распрямила уд, отчего произошло великое смущение и срам на глазах прихожан.

А еще в одной церкви, где-то во Фьезоле, есть пустотелая статуя архангела, в человеческий рост. При надобности стеклянные глаза статуи вынимают из глазниц и внутрь статуи пробирается юноша-служка, который при помощи хитрого механизма может поднимать руку статуи, разводить крыла и следить взглядом за прихожанами.

Говорят, ее создателем был некий сер Альберто, пропойца, некогда служивший инженером и рабочим в мистериях помянутого маэстро Лодовико Иннаморато, изгнанный из труппы за пьянство и дебоши.

Так как сер Альберто пропил все, кроме мастерства, то жил он тем, что снабжал малые церкви Тосканы подобными живыми статуями, сооружал медные трубки, малейший шепот в раструбе которых, становился замогильным громоподобным гласом, идущим словно бы отовсюду.

Этот Альберто умел так же подделывать слезы, текущие из глаз статуй, собрал шагающий на шарнирах кривляющийся скелет для деревенского представления о Воскрешении мертвых и знал множество иных святотатственных фокусов, подвохов и уловок.

Как передавали, он даже нашел себе некоего богатого покровителя во Фьезоле, который давал ему множество заказов на подобные механизмы, ибо очень любил всеразличные шутки и розыгрыши. И щедро платил за опасные безделицы.

Да что говорить, маэстро Альберто, в былые годы считался среди привиредливых тосканцев и пресыщенных волшебствами романьольцев первым среди festaiuoli, то есть устроителей празднеств, раньше, когда фьяска с виноградной водкой не выпила его до дна, ни один trionfo или иное костюмированное шествие не обходились без его механизмов — потайные внезапные пружины, беспощадно-острые, как любовь, сопряжение зубчатых колес и валов заменяли его движущимся фигурам живую душу.

Изготовлял он по заказу венецианской догарессы символ зависти на потешной платформе — в виде дракона-триглава, покрытого гремящей изумрудновидной чешуей. Великий змей рыкал, пугая зевак клокочущим гневом и серной вонью, разевал пасть с грубыми железными зубами и помавал перепончатыми крыльями, размером с косой парус турецкой воровской фелюки.

По велению искусника на представлении Страстей Христовых черное облако пороха и толченых ягод можжевельника являло трепещущим зрителям образ смертной тьмы, вместе с кровью и водой из Ран Христовых, павшей на бедный Иерусалим.

По мановению руки маэстро Альберто надвое разрывались завесы иудейского храма, латунное солнце на площадном театральном небе, оборачивалось иной стороной, как выбитое ударом меча глазное яблоко, и разваливалось на кроваво-красные рваные куски, не выдержав смерти Того, Кто взял на Себя грехи мира, к доброму разбойнику слетал с колосников легкий, как сахарная вата, ангел и брал в пригоршни душу прощенного Христом злодея в кротком облике лесной горлинки. К злому разбойнику вырывался из подпола сцены Люцифер и вырывал адамантовыми когтями смрадную суть грешника — в образе черной белки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});