Изменник - Хелен Данмор

зверь.

— Мы хорошо с тобой обращаемся, — замечает Волков.

Андрей поднимает на него глаза. Проблема с Волковым в том, что Андрей постоянно забывает, кто он на самом деле. Волков всегда создает иллюзию, что он свой. Андрей чуть было не улыбнулся в ответ на его ироническую полуулыбку.

— Можно еще воды?

— Я сказал, хорошо обращаемся, а не балуем. — Тем не менее Волков идет к столу, на котором стоит графин. Он наливает воду и возвращается к Андрею.

— Ты-то живой, — вполголоса говорит Волков. — Живой как жизнь, так, что ли, говорят. А моего ребенка скоро не будет. — Сейчас он в роли родителя, который не может поверить в происходящее. Факт налицо, но отцу невозможно смириться с тем, что сын умрет раньше него. — Скажи, когда она делала операцию, все зависело от нее. Инструменты были в ее руках. Тебя не было в операционной. Я специально проверял, кто там присутствовал. Раковые клетки из опухоли в Юриной ноге попали в его легкие. Или она это допустила, или специально устроила. Тебя я ни в чем не обвиняю. Она и тебе напустила дыму в глаза.

Он поворачивается к Андрею, пока говорит. Взгляд его беззащитен, он обращается к нему как человек к человеку. «Мы оба на одной стороне. Тебя тоже обвели вокруг пальца. Обманули, как и меня. Почему не признать это?» То ли Волков сам верит в то, что говорит — по крайней мере, в эту минуту, — то ли обладает умением убедить самого себя в чем угодно, когда это необходимо. Или сказывается его профессиональная подготовка. И все-таки, несмотря ни на что, есть в Волкове что-то еще, что заставляет Андрея подавить в себе желание ему угодить.

«Он так на меня рассердится. Беговая дорожка стоила очень дорого».

«Вы не представляете, какой он, когда разозлится».

В каком-то смысле Волков прав: ампутация ничего не дала. На поверку она оказалась именно тем, чего Волков и боялся: бессмысленным увечьем. Андрей чувствует приступ душевной боли, почти стыда. «Мы сделали все, что могли в сложившихся обстоятельствах, — говорит он себе, как говорил уже много раз. — Мы не можем предсказать появление метастазов. Мы должны исходить из того, что жизнь ребенка можно спасти. А если мы никак не будем вмешиваться — что тогда скажут родные наших пациентов?»

Андрей крепится. Волков сказал слишком много, слишком раскрылся. Андрею предстоит исчезнуть, так же как Бродской. Умом он пытался сопротивляться этому знанию, но тело знает о приближении смерти, поэтому он и потерял сознание. Это было проявлением слабости, но это не имеет значения. Он будет бороться до конца.

Он посреди пустой, замерзшей улицы. Кружится и падает снег. По обеим сторонам от него высятся сугробы, пышные, как пуховая перина. Если он ляжет, полностью в них утонет. Но ему нельзя этого делать. Ему нужно идти в госпиталь, там его ждут пациенты. Лекарств почти не осталось, но он все равно многое может сказать и сделать, чтобы помочь им. Он идет как старик, согнувшись и волоча ноги. Тяжело опирается на трость из вишневого дерева, принадлежащую Аниному отцу. По обеим сторонам в сугробах лежат мертвые, наблюдая за ним. Теперь среди них и Бродская. Ее уже запорошило густо валящим снегом, но он все еще видит ее глаза. Они следят за ним, чтобы убедиться, что он продолжает идти.

— Метастазы образуются не так. И потом, не лучше ли верить, что все, что было сделано, было сделано с благими намерениями? — говорит Андрей Волкову. — Бродская приняла единственное решение, которое можно было принять. Правильно было провести операцию вслед за биопсией.

Волков хмурится.

— Правильно? — переспрашивает он.

— С медицинской точки зрения, да. Что, если мы решили бы ничего не предпринимать, потому что испугались бы, что операция не подействует и появятся метастазы? Или если бы притворились, что не в силах ничего сделать, и перенаправили Юру куда-то еще?

— Ты… меня… поражаешь, — тихо и отчетливо говорит Волков. — Как ты думаешь, где ты находишься?

Андрей ничего не отвечает.

— Ты, должно быть, думаешь, тебе нечего терять. Позволь мне тебя заверить, потерять ты можешь очень и очень многое. Ты пока что меня не понял.

— Я понял, что Бродская мертва.

— Но ты-то жив.

Возникает долгая пауза. Андрей осознает, что полной тишины в комнате нет. Он слышит приглушенный стук печатной машинки в приемной. Негромкое урчание в животе Волкова. Интересно, который час? Наверное, время обедать. Возможно, он никогда не выйдет из этой комнаты. Несомненно, и раньше случалось, что людей здесь убивали во время допроса. Волков может напасть на него внезапно, и никто не станет его останавливать. Конечно, существует протокол, но Волков достаточно влиятелен, чтобы его обойти, а заодно и проконтролировать, что будет записано в отчете о допросе Андрея. Возможно, они скажут, что он умер от сердечного приступа, как Бродская. Это может случиться прямо сейчас, или позже. Перед смертью он позволит себе думать об Анне. К тому времени это уже не причинит никакого вреда. Если она останется жива, если ребенок внутри нее останется жив, он сможет погрузиться во тьму. Сначала ему придется пройти через смертный ужас, а потом все кончится.

Он задумывается, испытывает ли Юра то же самое, несмотря на то что накачан успокоительными. Он умный ребенок. Он догадается, что с ним происходит что-то новое. Возможно, он догадается, что это новое называется смерть. Его лицо изменится. Родители заметят, что он уже от них отвернулся. Не потому, что он их не любит, а потому что так надо. Его мать будет плакать и пытаться вытащить его обратно. На какое-то время у нее это даже может получиться, но потом приливная волна все равно окажется сильнее, и ей придется его отпустить.

Хотел бы он сейчас быть рядом с Юрой. Он смог бы обеспечить ему достойный уход. Он научился не отгораживаться от умирающих пациентов, хотя понимает, почему другие так поступают. Ты ощущаешь собственное бессилие и испытываешь чувство поражения, поэтому оставляешь финальную стадию на откуп медсестрам. Но ты мог бы сделать еще многое: мелочи, казалось бы, но они способны значительно облегчить последние дни и часы жизни. Он надеется, что те, кто находится сейчас рядом с Юрой, это понимают.