Изменник - Хелен Данмор

чем я говорю?

Андрей смотрит на пот, выступивший на лбу Волкова, на слабый тремор рук. Зрачки Волкова расширены. Он выглядит как человек, перенесший либо физический шок, либо душевное потрясение. Но это не тот человек, каким он был до телефонного звонка. Конечно, он выпил. Но плясать — это же совсем другое. Андрей не может углядеть в этом ни малейшего смысла. Судя по тому, как Волков об этом рассказывал, плясать его принудили. Но кто может заставить высокопоставленного офицера МГБ и такого человека, как Волков, делать то, чего он не хочет…

О, нет!

Волков все еще ждет. Но реакция у него быстрая. Он заметил, как изменился в лице Андрей.

— Вижу, мы друг друга понимаем. Послушай, иногда человек получает — назовем это, допустим, намеком. Высказанное предположение. С такой работой, как у меня, подобные вещи схватываешь на лету. Я получил этот намек сегодня вечером. Некоторые проигнорировали бы его, начали бы убеждать себя в незыблемости своего положения, в том, что им нечего бояться. Но я не такой дурак. Я знаю, что это значит. Я свое отплясал. Тебе, друг мой, я могу об этом рассказать, потому что ты находишься не в том положении, чтобы меня предать. Что касается твоего дела, я сделал все, что мог.

«И я теперь должен сказать спасибо? Это ты меня арестовал! Ты сфабриковал дело против меня! Ты притащил меня сюда, на Лубянку!»

И все же, несмотря ни на что, Андрей испытывает — не теплоту, не сочувствие, но, наверное, своего рода узнавание. Он знает Волкова. Волков все для этого сделал. Ему странным образом удалось с ним сблизиться. Если он прав и с ним покончено, тогда его падение будет в сто раз хуже того, что перенес Андрей.

Он уничтожил Бродскую, напоминает себе Андрей, выныривая из своих мыслей. Что ж, она будет отомщена. Но она бы этого не хотела. Она хотела сохранить свою жизнь и свою профессию. А Волков все это отнял, при этом считая, что там и отнимать было нечего.

— Вам нужно поехать к Юре, — говорит он, не желая добавлять: «Пока вы еще можете».

— Да. — Волков кивает.

Он глубоко вздыхает. Водка, совершая последний круг в его крови, перед тем как окончательно выветриться, напоследок развязывает ему язык.

— Хорошо хоть, Юра умрет, и его уже не коснется это дерьмо.

Юра к этому часу будет спать глубоким сном. Время от времени в палату будет заглядывать медсестра, чтобы проверить дыхание и другие жизненные показатели. Андрей гадает, будет ли мать по-прежнему сидеть у его постели. Может быть, она тоже уснула. Если Волков слетит, она окажется в опасности. Ее они тоже заберут? Вряд ли до того, как мальчик умрет. Но он еще не успевает мысленно договорить эти слова, как уже понимает, что сам им не верит. Все что угодно может случиться с кем угодно, и Волков никогда об этом не забывает.

— Я сейчас пойду, — говорит Волков, но не двигается с места.

За окном все еще идет снег. Всю Москву засыпает снегом. Сама темнота бледно светится от его белизны.

23

Затененная лампа горит в палате Юры Волкова. Под спину ему высоко подложены подушки, он скорее сидит, чем лежит. Рядом с кроватью — кислородный баллон. Маска закрывает рот и нос Юры. Метастазы пожрали почти все пространство внутри его легких. С каждым днем они отнимают у него способность дышать. Они так быстро перешли от вторжения к завоеванию, что уже окружили его сердце. Сегодня утром врачи снова откачали жидкость из плевральных полостей, чтобы облегчить дыхание.

Ребенок накачан морфием. И хотя морфий подавляет автоматические функции тела, теперь это неважно. Лицо мальчика выглядит умиротворенным, насколько можно разглядеть сквозь маску. Напротив кислородного баллона, по другую сторону кровати, на стуле сидит его мать, спина ее выпрямлена, но голова клонится к груди. Сон ее очень чуток: она тут же просыпается, стоит сыну издать хоть малейший звук. Ей достаточно подремать десять минут, говорит она медсестрам, чтобы потом не спать часами.

Лицо ее не накрашено. Теперь она снова выглядит простой крестьянкой, на которой Волков женился много лет назад.

Дверная ручка медленно поворачивается. Кто-то толкает дверь, и она беззвучно открывается. В палату заходит Волков, в гражданском пальто и меховой шапке. Несколько секунд он просто стоит у двери, разглядывая сначала сына, потом жену. Может быть, просто ждет, пока холодный воздух, который он занес с ночной улицы, растворится в тепле палаты. Ему не хочется, чтобы мальчик озяб.

Теперь он подходит к изножью кровати. Шипит кислородный баллон. Волков долго стоит, глядя на ребенка. Лицо его ничего не выражает. Наконец он наклоняется, чтобы через больничное белье дотронуться до ноги сына. Рука его лежит на тонком хлопковом покрывале больше минуты. Мальчик не шевелится. Голова матери еще ниже падает на грудь. Волков снова выпрямляется, бесшумно идет к двери, открывает ее и выходит, не оглядываясь.

Очутившись снаружи палаты, он расправляет плечи и хмуро окидывает взглядом пустой коридор. По неизвестной причине сегодня ночью никто не охраняет палату его сына. Рука его тянется к правому карману пальто и слегка похлопывает по нему, чтобы удостовериться.

Возле больницы его ждет автомобиль. Волков уже собрался было сесть в него, но потом как будто передумывает. Шофер уже выскочил из машины, чтобы открыть пассажирскую дверь. Волков что-то ему говорит. Шофер смотрит удивленно, может быть, даже слегка встревоженно. Кажется, что он готов заспорить с Волковым, но в конце концов воздерживается, снова забирается на водительское сиденье и заводит машину. Автомобиль медленно уезжает. Шины оставляют на снегу четкие следы, но уже через минуту их затягивает поземкой.

Волков провожает автомобиль взглядом, пока тот не скрывается из виду, а затем поспешно озирается. Но, похоже, не заметил ничего, что могло бы его насторожить. Еще мгновение он колеблется, а потом, видно, на что-то решается. Быстрым и уверенным шагом он начинает двигаться в северном направлении. Вскоре его шапку и плечи заметает снегом, но он продолжает идти, пока позади него не раздается урчание милицейского фургона. Однако он не оборачивается и не снижает темпа. Фургон проезжает мимо, перемешивая колесами старый