Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Ишь, разговорилась, болтушка! — засмеялся Симэнь. — Родишь сына, и у тебя на голове украшения появятся.

Симэнь заключил Чуньмэй в объятия и начал с ней играть.

— Твоя хозяйка у себя? — спросил он. — Что-то ее не видно.

— У себя, — отвечала Чуньмэй. — Матушка велела Цюцзюй воды согреть, собирается принять ванну, а пока прилегла отдохнуть.

— Вот утолю жажду отваром и пойду ее расшевелю.

Чуньмэй вынула изо льда кувшин. Симэнь отпил глоток, и прохлада, разлившись по всему телу, дошла до сердца, окропив его сладкой росой. Насладившись сливовым напитком, Симэнь положил руку на плечо Чуньмэй, и они через садовую калитку направились к спальне Цзиньлянь. Когда Симэнь отдернул дверную занавеску, прямо перед ним на новой перламутровой кровати спала Цзиньлянь.

Надобно сказать, что перламутровая кровать была до этого только у Пинъэр, но Цзиньлянь выпросила такую же и себе. Симэнь потратил на нее шестьдесят лянов серебром. Это была кровать с перильцами. По обеим сторонам ее устанавливались инкрустированные перламутром перегородки, на которых красовались терема и террасы, палаты и башни, букеты цветов и пестрые птицы. Тут же торчали три гребня, изображавшие сосну, бамбук и дерево мэй — трех друзей, стойких в зимнюю стужу. Сверху ниспадал лиловый шелковый полог, который висел на парчовой ленте, поддерживаемой серебряными крючками. Развешанные повсюду ароматичные шарики наполняли ложе благоуханием.

Цзиньлянь, раздетая, в одной красной шелковой повязке, прикрывавшей грудь, крепко спала на прохладной циновке под красным одеялом. Уточки-неразлучницы красовались у нее в изголовье. Спальня благоухала. У Симэня невольно вспыхнуло желание. Он велел Чуньмэй выйти и запереть дверь, а сам потихоньку разделся и, приподняв одеяло, полюбовался ее яшмовым телом, которое что-то скрывало, прильнул к ней, забавляясь, слегка раздвинул ее ноги и медленно вставил черенок своей метлы[437] в щель темную. Когда блестящие, как звезды, глаза женщины в тревоге раскрылись, он уже успел вставить и вытащить несколько раз.

— Вот насильник! — проговорила Цзиньлянь, открыв, наконец, глаза. — Я и не слыхала, как ты вошел. Я так сладко спала. Как напугал!

— Я-то ладно, — проговорил Симэнь, — а кто другой вошел бы, что тогда? Тоже, наверно, сделала бы вид, будто не слышишь, а?

— Не знаю, как мне и ругать тебя! Да у кого, скажи, хватит смелости ко мне в спальню входить?!

Надобно сказать, что Цзиньлянь слыхала накануне, как Симэнь в Зимородковом павильоне восхищался нежной белизной Пинъэр. На этот раз она приготовила смесь из сердцевинок цветов жасмина, притиранья и пудры и потихоньку умастила им все тело, отчего оно стало нежно-белым и блестело, источая аромат, чем так и влекло Симэня. Он глядел на белоснежную Цзиньлянь, на ее ярко-красные новые туфельки, потом присел перед ней на корточки, обхватив обеими руками ее бедра, опустил голову и стал наблюдать за своим, снующим туда-сюда, богатырем.

— Что ты на меня так уставился, несносный? — спрашивала она. — Ведь все равно мне далеко до нежно-белой Ли Пинъэр. Она ребенка ждет, вот ты ее и бережешь, жалеешь. А от нас, никчемных, что проку! С нами можно всякие грубости себе позволять.

— Говорят, ты меня ждала мыться? — спросил Симэнь.

— Кто это тебе сказал?

— Чуньмэй.

— Иди мойся. Чуньмэй воду принесет.

Вскоре в спальне появилась ванна с теплой ароматной водой. Они вместе погрузились в нее и начали резвиться, как рыбы. Ванна разгорячила Симэня. Под влиянием охватившего его возбуждения он положил женщину на спину, на доску для купания, взял ее за ножки, раздвинув их и подняв кверху, причем то сгибал, то разгибал не менее чем двести-триста раз. Стоны Цзиньлянь раздавались непрерывно, как зов краба в песке. Опасаясь, как бы не растрепались ее черные, как туча, ароматные волосы, женщина одной рукой их поддерживала, а другой держалась за край ванны и, не переставая, щебетала на все лады, словно иволга или ласточка. Вы только поглядите, что это было за сражение!

Вздыбились бурные волны на пруду среди цветов. Полог бирюзовый взметнуло ввысь, где темнеют осенние тучи. Красавец, любовью томимый, в бой вступить готов. В волнении страстном горит нетерпеньем удаль свою показать. Вот, трепеща, вздымается упругое копье, вот, колышась, играет меч стальной. Тут, не щадя себя, врезается во вражий стан, так в игре дождя и тучки трофеи пожинает. Там-там! Барабанный бой торопит воина вперед. Дзинь-дзинь! Копье с мечом скрестилось. Слышится то треск, то лязг. Сцепились, спутались — и не разнять. Вверх, вниз — бурлит обратное теченье. Грохочет и шумит стремительный поток. Катится, смывает — не устоять на месте. Несет, сбивает — сдержаться не хватает сил. Так и гоняет взад-вперед, толкает из конца в конец. Вот всплыло облако чудесное в жарком дыханьи, вот струится, оседая, аромат. Рыбак против теченья челном правит, качая яшмовыми веслами без передышки. Лодочник другой лотос золотой рулем сломал. На скакуне свирепствует герой, своею мощью похваляясь. С ним белолицая чаровница вступает смело в поединок. И радостна счастливая красотка, доволен могучий богатырь. Они опять мечтают об утехах, друг к дружке льнут, желаньем смущены. Скорее жертвою падут, но поля битвы не покинут. От боя к бою их мужество растет. Все громче клич боевой, все выше их воинский дух. Бывало много больших сражений, но такого боя в воде еще не видал никто!

Некоторое время оба сражались в воде, причем сражение прекратилось только после того, как Симэнь Цин излил семя. Завершив сражение, они, насухо вытершись, вышли из ванны. Накинув на себя легкую хлопчатую рубашку, Симэнь забрался на кровать, куда поставили и столик с фруктами. Цзиньлянь велела Цюцзюй принести для хозяина белого вина, а сама стала угощать его из коробки пирожками с фруктовой начинкой, решив, что он проголодался.

Прошло довольно много времени. Наконец появилась Цюцзюй с серебряным кувшином в руке. Цзиньлянь хотела было наполнить чарки, но, дотронувшись до ледяного кувшина, плеснула вином прямо в лицо служанке.

— Ах ты, негодница! — заругалась Цзиньлянь. — Что тебе, жить надоело?! Я тебе сказала: подогрей для батюшки, а ты ледяное несешь.[438] Чем только у тебя голова забита? — Цзиньлянь окликнула Чуньмэй: — Отведи эту негодяйку во двор и пусть на коленях стоит.

— Не успела я выйти бинты матушке приготовить, — обращаясь к Цюцзюй, говорила Чуньмэй, — а ты уж успела всех на грех навести.

— Батюшка с матушкой всегда просили остуженное, — надув губы, промычала Цюцзюй, — а сегодня вдруг подогретое понадобилось.

— Что ты там еще болтаешь, рабское твое отродье! — закричала Цзиньлянь. — Сейчас же убирайся отсюда. — Она обернулась к Чуньмэй: — Пойди сюда! дай ей по десятку пощечин по каждой щеке.

— Не хочу я, матушка, о нее руки марать, — заявила Чуньмэй. — Пусть лучше на коленях постоит с камнем на голове.

Но об этом достаточно.

Цзиньлянь велела Чуньмэй подогреть вина, и они с Симэнем выпили по нескольку чарок, убрали с кровати столик, опустили полог и велели запереть спальню. Утомленные, они обнялись и заснули.

Да,

Если то не сонна Яшмовой горе,То на вершине Ян[439]свидание во сне.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.

Глава тридцатая

Лайбао с провожатым вручает вьюки подарков. Симэнь Цин, радуясь рожденью сына, получает чин

Потерять, обрести, увядать иль цвести —это все суета сует.Суть всей жизни проста: все усилья — тщета,признаешь на закате лет.Знай же меру во всем: ведь змее нипочемне удастся слона проглотить,[440]И орла не суметь воробью одолеть,надо вовремя пыл укротить.И сановнику век не продлит человек,нет лекарства такого, увы.Не купить, богатей, ум для внуков, детей,не приставишь своей головы!..За добром не гонись, в богачи не тянись,скромной долей доволен пребудь —Вот и счастье найдешь!.. И покой обретешь,и вздохнет с облегчением грудь.

Итак, после ванны Симэнь и Цзиньлянь легли в спальне отдохнуть, а Чуньмэй, устроившись на стуле в коридоре, принялась шить туфельки. Вдруг видит: у садовой калитки, вытянув шею и озираясь по сторонам, стоит Циньтун.

— Тебе что нужно? — спросила горничная.

Слуга заметил стоявшую на коленях с камнем на голове Цюцзюй и стал показывать на нее пальцем.

— Чего тебе, спрашиваю, нужно, арестантское отродье? — заругалась Чуньмэй. — Чего ты пальцем-то тычешь?

Циньтун рассмеялся.

— Кладбищенский сторож Чжан Ань пришел, — объяснил он наконец. — К хозяину, говорит, дело есть.

— Глядя на тебя, можно подумать, привидение явилось, — ворчала Чуньмэй. — Подумаешь, кладбищенский сторож! Почивают хозяева. Разбудишь — со свету сживут. Ничего, пусть у ворот подождет.