Вчера-позавчера - Шмуэль-Йосеф Агнон

Вернулась Шифра домой и не могла прийти в себя. Не чувствовала она в своем теле ни холода и ни жара, только в груди давило и теснило, как бывает от дурного сна, который удручает и давит. Очнулась она и поняла, что это только сон. Пожалела, что это только сон. Подняла руки и посмотрела на свои пальцы, будто руки Ицхака все еще сжимают их. Поднялся вопль в ее сердце: «Почему ты не приезжаешь? Поговорим откровенно! Сейчас ты в Яффе, среди сионистов, забывших Бога, и, конечно, забыл ты и меня. Отец мой Небесный! Как можно забыть Тебя?!» Она сидела и плакала о нем, и о себе, и о целом мире забывших Бога. Сказала Шифра в сердце своем: «Я не забуду Бога моего, который по милости Своей дал мне разумение, чтобы я могла всякий раз спастись и не погрязнуть в пучине греха. Я раскаюсь, я раскаюсь и, когда наступит Судный день, не выйду из синагоги и буду читать все молитвы в молитвеннике, те, что привыкла говорить, и те, что все праведники и хасиды возносят. И если пожелаешь Ты, Владыка мира, и пошлешь мне жениха, буду поститься во весь день моей хупы, а Ты в милосердии Своем великом не поминай мне то, о чем я думала с того дня, как познакомилась с тем парнем, и сделай так, будто и не думала я это вовсе». Все еще продолжая разговор с Отцом своим Небесным, встала она и подошла к своему отцу. Погладила его лоб и вытерла ему рот. Пошевелил рабби Файш губами. Сказала Шифра: «Отец, ты сказал мне что-то?» Смотрел на нее отец застывшими глазами. Ужаснулась она и воскликнула: «Горе мне, отец, что так платишь ты за мой грех!»

Стала она припоминать, когда она познакомилась с Ицхаком? До того, как заболел ее отец, или после того, как он заболел. И выходило, что бывал Ицхак у них до того, как заболел отец. Воздела Шифра руки кверху и взмолилась: «Господи, Боже мой! Господи, Боже мой! Окажи мне милость и сделай так, чтобы ничего не случилось с этим человеком за все то зло, что причинил он нам». Оказал ей милость Создатель, и говорил с ней в сердце ее, и сказал ей: «Не будь такой наивной, Шифра. Все, что сделано, известно мне, и по моему желанию сделано. И нечего тебе сетовать ни на себя и ни на Ицхака». Сказала Шифра в ответ: «Дай-то Бог!» Вернулась она к тому, чему ее учили, и взяла на себя бремя домашних забот, и не оставила матери никакой работы. Почувствовала это мать; и ее жалостливые глаза провожали каждое движение дочери, и она молилась за нее. Услышал Всемогущий ее молитву и дал ей то, чего желало ее сердце. К добру или не к добру, выяснится в следующих главах.

Часть тринадцатая

В день субботний

1

Ицхак вернулся к себе в гостиницу. В доме царила атмосфера, которая царит в новых гостиницах в субботнее утро. Хозяева еще не встали с постели, поскольку постояльцы встают поздно; а постояльцы встают поздно, потому что суббота сегодня и им нечего делать. Не так, как в других гостиницах, где все поднимаются рано в субботу: хасиды, чтобы окунуться в микву перед утренней молитвой, а митнагеды – прямо на молитву а обычные люди сидят за чашкой чая и читают два раза Танах и один раз таргум.

На столе в коридоре стояла коптящая лампа рядом с опрокинутыми стаканами, и валялись пустые бутылки, и ореховая скорлупа, и косточки от фиников, которые остались от праздничной трапезы в честь дня рождения девочки; а на полу валялись оторванные пуговицы и увядшие цветы; и запах сырости с моря смешивался с запахом горелой нефти, просочившимся с кухни. Хозяева гостиницы не отказывались от того, чтобы ставить самовар в субботу, но ставили также полный чайник на керосинку до наступления субботы либо для постояльца, привыкшего пить чай в субботу, либо потому, что все так делали.

Два желания были пределом мечты Ицхака в эти минуты: стакан горячего чая и постель, но так как еще не накрыли на стол, он вошел в свою комнату, чтобы улечься на свою кровать.

И тут увидел, что кто-то лежит на его кровати. С одной стороны, жалко было Ицхаку будить его, а с другой стороны, он боялся занять другую кровать, вдруг придет хозяин кровати и поднимет его. Проснулся спящий и глядел в ужасе, как напуганный ребенок. И Ицхак тоже испугался, что разбудил спящего человека. Сказал тот человек Ицхаку: «Это твоя кровать? Моя лошадь заболела, и я иду посоветоваться с врачами, и тут захотелось мне спать, и я свалился». Узнал в нем Ицхак толстяка Виктора, того самого, которого видел на рынке в Петах-Тикве, когда ходил туда со своим другом Рабиновичем наниматься на работу. Сказал Ицхак: «Пусть полежит господин, пусть полежит господин!» Отвернулся Виктор лицом к стенке и захрапел, руки его были сложены, как у спящего ребенка, и запах конюшни, смешанный с запахом мыла, исходил от него. Слезы навернулись на глаза Ицхака, и он подумал, что все нуждаются в милосердии, и человек должен пожалеть ближнего. В тот самый день, когда я отправился с Рабиновичем искать работу, не заметил нас Виктор. Если бы посмотрел на нас, нанял бы нас, и я стоял бы сейчас на земле, а Рабинович не уехал бы за границу, и женился бы на Соне, и я мог бы смотреть на мир с чистой совестью. Он вышел и вернулся в столовую. «Все еще спят», – прошептал Ицхак и вошел в кухню налить себе чаю. Увидел, что выкипела вода. Повернулся и вышел. «Итак, – бормотал Ицхак, – сегодня день рождения Лидии, и она родилась по дороге в Эрец Исраэль, и некоторые из пассажиров того судна пришли поздравить ее родителей, и две разведенки Карцонельона плясали в ее честь, а потом пошли мы к Леви Ицхаку и увидели там танцующего Михаэля Гальперина, который отмечал покупку нового костюма. Потом пили мы вино у Хемдата, а после вина хочется пить, но все еще не поставили самовар». Вышел и пошел куда глаза глядят.

Солнце еще не палило во всю свою силу, и тихий свет струился с небес. В тишине слышался шум моря, и что-то похожее на голубое сияние трепетало в воздухе. Не было ни души вокруг. Тот, кто встал утром, сидит в бейт мидраше, а тот, кто не встал, лежит в своей кровати… Какую недельную главу читают сегодня? Здесь – арабское кафе. Арабы умеют готовить кофе, зайду и выпью чашку кофе.

Он уже собрался туда зайти, но передумал и пошел к Сладкой Ноге.

2

Дверь барака была распахнута, и Сладкая Нога лежал одетый на своей низкой скамье с американским журналом в руках.

– Кто здесь? – спросил он и сердито посмотрел на гостя.

Сказал Ицхак:

– Я не намерен мешать тебе.

– Та-ак, – произнес Сладкая Нога, как бы говоря: «Если так, зачем явился?»

Рванулась к нему собака Сладкой Ноги и залаяла на него. Встал Сладкая Нога со своей кровати и сказал собаке на идише: «Иди отдохни!» Сжалась собака и пошла к своей постели под скамьей.

Улыбнулся Сладкая Нога и сказал:

– Эдакий умник, все понимает и слушается. Дай-то Бог, чтобы люди так понимали и слушались, как он! Та самая ребецн… Ты говоришь ей, а она слышит все наоборот. Вчера опять она пришла. Посоветоваться по вопросу сватовства пришла. Пристал к ней один «венгр» и хочет на ней жениться. Сказал я ей: «Ну так хорошо». А она: «Зачем мне это?» Сказал я ей: «Не хочешь – не выходи за него». А она свое: «Любимый мой, поедем в Каир развлечься». Сказал я ей: «Не хочу я ехать в Каир и не хочу развлекаться!» А она мне: «Хорошо, а что ты хочешь?» Сказал я ей: «То, чего я хочу, в любом случае это не то, чего ты хочешь». Плакала она всю ночь и лишила собаку сна, поэтому пес раздражен… А ты, наверное, не ел сегодня? Садись и поешь!..

Любопытную историю прочитал я в этом журнале, – сменил тему Сладкая Нога. Один герцог был на войне. Ударили его мечом и отрубили нос. Сказал он своему лекарю: «Возьми из моей сокровищницы столько золота, сколько ты желаешь, и сделай мне нос». Вышел врач и встретил бедняка. Сказал ему: «Дай мне твой нос для герцога, а я дам тебе столько-то и столько-то золотых динаров». Задумался бедняк: он бедный человек, нет у него даже горсти нюхательного табака, а тут герцог дает ему много денег за его нос. Уступил ему и согласился отдать свой нос. Вынул врач свой скальпель, отнял нос и приделал его к герцогу. И оттого что любил бедняк герцога, прирос к тому нос, и стали они единой плотью. Со временем умер бедняк. Начал нос червиветь, пока не отпал вовсе. Почему? Потому что любовь бедняка к герцогу прекратилась со смертью бедняка. Все то время, пока тот был жив и любовь его к герцогу была жива, и нос тоже был жив. Как только он умер, не стало любви, и нос отпал. Смотри, как пес мучается. Хочет уйти и не смеет. Цуцик, если тебе надо идти, иди!

И еще сказал Сладкая Нога Ицхаку:

– Есть тут всякая еда, которую принесла с собой ребецн, сядь и поешь! Каково твое мнение, Ицхак, о «венграх»? Я не знаю их за исключением одного обойщика мебели, который ухаживает за ребецн. Является себе тот самый человек ко мне и говорит мне: «На этой женщине я хочу жениться». Сказал я ему: «Если так, хорошо». Сказал он мне: «Что тут хорошего, ведь она не хочет». Сказал я ему: «Если так – нехорошо». Сказал он мне: «Если бы она уступила мне, было бы хорошо». Сказал я ему: «Если так, так – хорошо». Сказал он мне: «Как же ты говоришь, что – хорошо, ведь есть у меня жена». Сказал я ему: «Если так, так ведь нехорошо». Сказал он мне: «Я мог бы дать ей гет». Сказал я ему: «Если так, так – хорошо». Сказал он мне: «Но по ктубе[93] я ей много должен». Сказал я: «Если так, так – нехорошо». Сказал он мне: «Если я беру в жены ребецн, может она заплатить моей жене по ктубе». Сказал я ему: «Если так, так – хорошо». Сказал он мне: «Что тут хорошего, ведь ребецн не слушает меня!» Сказал я ему: «Если так, тогда – нехорошо». Сказал он мне: «Если ты уговоришь ее, она послушается тебя». Сказал я ему: «Зачем мне уговаривать ее?» Сказал он мне: «Чтобы сделать доброе дело для еврея». Сказал я ему: «Доброе ли это дело для тебя, я не знаю, но ясно, как Божий день, что это будет добрым делом для той женщины, которая освободится от тебя». Сказал он мне: «Как это так, что жена моя ближе для тебя, чем я?» Сказал я ему: «Потому что она – твоя жена». Сказал он: «Если ты меня так ценишь, уговори ради меня ребецн». Сказал я ему: «Она не слушается меня». Сказал он мне: «Мне ты говоришь? Да ведь похвалы тебе не сходят с ее уст». Сказал я ему: «Много раз говорил я ей: сестра моя, не утруждай себя, чтобы приходить ко мне, а она не слушает меня и приходит». Исказилось его лицо, и он начал орать: «Ведь это запрещено крепко-накрепко. Бывшая жена она тебе, и нельзя тебе быть наедине с ней>. Сказал я ему: «Не сердись, реб Мендл, гнев – это идолопоклонство». Сказал он мне: «Невежда, меня ты учишь?! Я был одним из лучших учеников ешивы». Сказал я ему: «Жаль мне того человека, что он не остался холостым». Сказал он мне: «Чего тут жалеть?» Сказал я ему: «Если бы ты остался холостым, не было бы у твоей жены напасти с мужьями». Сказал он мне: «Мужья, ты говоришь? Но ведь нет у нее никого, кроме одного мужа». Сказал я ему: «И он тоже лишний>. Сказал он мне: «Как ты смеешь говорить, что я лишний!» Сказал я ему: «Ведь ты хочешь отпустить ее, значит, ты считаешь, что ты не нужен ей>. Сказал он мне: «А ты? Почему ты развелся с ребецн?» Сказал я ему: «Лучше пусть она получит свободу при помощи развода, а не по смерти ее мужа. Ведь если умрет ее муж, она будет считаться роковой женщиной, а смертоносную женщину опасно брать в жены»[94]. Мы еще продолжаем разговаривать, как приходит ребецн. Спросил «венгр»: «Что ты делаешь здесь?» Сказала она: «А ты, мистер Мендл, что ты делаешь здесь?» Сказал он: «Пришел я советоваться по поводу нашего сватовства». Сказала она: «И я тоже пришла не для чего иного, как для этого». Сказал он: «И что он говорит об этом?» Сказала она: «Так ведь он перед тобой, спроси его». Сказал он мне: «Ну, так как?» Сказал я честно: «Это дело мне не нравится. Почему? Потому что есть у тебя жена, зачем тебе вторая». Сказал он: «Как это понять, зачем мне вторая, – ведь первой я даю гет». Сказал я ему: «А она согласна?» Сказал он: «Согласна она или не согласна… Отродясь не обращал я внимания на желания женщин!» Погрозила ему ребецн пальцем и сказала: «Ну-ну… мистер!»