Турмс бессмертный - Мика Валтари

Он слушал внимательно и ответил так:

— Я не думаю, что боги хотели бы, чтобы только один человек или один народ правил миром. Народы уравновешивают друг друга, они живут и процветают, постоянно ревниво следя за успехами соседей и пытаясь превзойти их. Все народы достойны и имеют право на свободу, все люди страдают одинаково, независимо от цвета их кожи и того, как они зовутся, — этруски, греки или персы. История и судьба то возносят какой-нибудь народ, то толкают его в пропасть. То же относится и к городам, которые то расцветают и богатеют, то захиревают и нищают. Вот и наши этрусские города ничуть не лучше и не хуже городов греков, и тиррены, в сущности, ничем не отличаются от прочих народов, хотя, как мне кажется, и знают о богах чуть больше прочих. Если будет на то воля богов, человек проживет на десять лет больше, а город просуществует лишний век, но конец их все равно ожидает один…

Его замечательные слова произвели на меня огромное впечатление, но Ларс Арнс нетерпеливо сказал:

— Отец, ты уже стар и не понимаешь сути новых времен так же хорошо, как мы, молодые. Греческое влияние на суше и на море — это для нас вопрос жизни и смерти. Рядом с греками ни один народ не может спокойно жить и вести торговлю. Боги и обычаи Карфагена — это не наши боги и обычаи. У карфагенян даже кожа красная, однако с ними мы можем жить в мире и заключать соглашения. Греки же, куда бы они ни пришли, несут с собой только хлопотливость, беспокойство, алчность, насилие и войны. Кроме того, они ставят себя выше других народов. Если Карфаген будет вынужден воевать с греками, то мы обязаны непременно поддержать его, причем решительно, быстро и всеми нашими силами. Надеюсь, ты понимаешь, каково нам придется, если случится несчастье и Карфаген проиграет войну? Отец его вздохнул и сказал:

— Ты все еще очень молод, мой сын. Тот, кто хватается за меч, от меча и гибнет. Мы давно уже не приносим в жертву людей.

Арнс стиснул узкие ладони и закусил губу, но склонил перед отцом свою гордую голову.

Арнс улыбнулся прекрасной грустной этрусской улыбкой и продолжал:

— Это политическое дело, и решение тут должен принимать Совет. Если ты считаешь необходимым наше вступление в войну, то я предлагаю тебе поехать в Вольсинии вместо меня. Зачем же мне вмешиваться в то, к чему совсем не лежит моя душа и чему я не смогу воспрепятствовать?

Вот каким образом Ларс Арунс сделал своего сына заместителем властителя Тарквиний. Его гробница была уже давно приготовлена и украшена искусными рисунками одного замечательного художника, а сам Арунс не испытывал никакого желания просить у богов дополнительных десяти лет жизни. Для старого властителя они стали бы только тяжким бременем. Когда наш разговор подошел к концу, Ларс Арунс встал, положил мне руки на плечи и сказал мне такие слова:

— Я рад, что мне было предначертано встретить тебя, Турмс. Помни обо мне, когда обретешь свое царство.

Ларс Арнт был так же, как и я, удивлен этими неожиданными словами старика, но я-то помнил, что именно так приветствовал меня когда-то Ларс Альсир в Гимере; я принял тогда его высказывание за старинную формулу вежливости и не придал ему никакого значения. Только позднее я понял, что старый Ларс Велтуру узнал меня и отнесся ко мне как к посланцу богов. Потому-то он и предпочел отказаться от власти в пользу сына и не пытаться противостоять неизбежному.

Мне больше уже не надо было стараться для Ксенодота, так как Ларс Арнт сам занялся этим делом; он путешествовал по всей стране и посылал своих друзей в отдаленные этрусские города, чтобы и там склонить жителей к участию в военном походе. В итоге к прибытию карфагенских послов все уже было готово, и когда они приехали на съезд Союза в Вольсиниях, их там ждали и собирались ответить согласием на просьбу Карфагена о помощи. Сам я воздержался от поездки в священный город этрусков и остался в Тарквиниях, чтобы ожидать решения Союза.

На этом священном празднике двенадцать дней были посвящены богам, семь — разбирательству внутренних вопросов, а три — внешней политике. Спорный вопрос об оказании помощи Карфагену в борьбе с греческими городами поссорил стариков и молодежь, и оба живших в это время лукумона воздержались от голосования, ибо лукумон является олицетворением мира. Было постановлено, что каждый город в Союзе этрусков может сам принимать решение относительно помощи Карфагену и относительно того, давать ли деньги либо набирать добровольцев. Оба священных лукумона сразу же заявили, что их города, Вольтерра и Вольсинии, не разрешат даже добровольцам отправиться на эту войну. Но это были города, находящиеся в глубине страны, а главное слово оставалось все-таки за приморскими областями. После окончания совета карфагенские послы получили различные обещания от отдельных городов. Вейи намеревались выставить две тысячи гоплитов, Тарквиний — конницу и двадцать военных кораблей, Популония и Ветулония по десять военных кораблей, а города, расположенные в глубине страны, обещали дать по крайней мере по пятьсот вооруженных воинов.

Эти решения были, конечно, секретными, но во всех этрусских портах жили греческие ремесленники и просвещенные купцы, а крупные западные города имели в этрусских поселениях своих представителей, собирающих сведения о торговле и мореплавании.

Многие богатые этруски водили с ними дружбу и часто ездили в греческие города. Они восхищались греческой культурой куда больше, чем своей, и, разумеется, рассказали друзьям об опасности, грозящей грекам; кроме того, они делали все, что могли, дабы помешать подготовке к походу. В глубине страны они даже постарались вербовать к себе на службу добровольцев — лишь бы помешать им отправиться на войну, а зимой в этрусских портах участились пожары и волнения среди иноземных моряков — все это беспокоило этрусков и отвлекало их от военных приготовлений.

Но пока все шло хорошо. Когда я вернулся из Тарквиний в Рим, то у меня были для Ксенодота только отличные новости и я был уверен, что этруски со всей решительностью поддержат карфагенян. От Арнта я получил даже копию секретного списка вспомогательных отрядов. Ксенодот был в восторге и говорил, что это превзошло самые смелые его ожидания.

— И все это ты мне просто подарил! — воскликнул он. — Что же мне теперь делать с этими золотыми головами волов, которые я с таким трудом приволок сюда?

У него было с собой довольно много особым образом отлитых из золота воловьих голов, каждая из которых весила один талант и которые были в Карфагене ходячей монетой. Ксенодот спрятал их у устья Тибра, чтобы не возбуждать недоверия сената таким огромным богатством. Я понимал, что было бы бессмысленно тащить все это обратно в Сузы, и предложил ему купить в Популонии несколько кораблей с грузом железа и нанять кого-нибудь, кто бы знал сицилийское побережье, чтобы провезти оружие сиканам. Правда, Хиулс был еще подростком и все эти годы я ничего о нем не слышал, но оружие укрепило бы его положение, а уж как им с толком распорядиться, сын Дориэя наверняка придумает. Сиканы могли бы стать проводниками карфагенян или же связать силы греков, совершив нападение на Агригент.

Несколько воловьих голов Ксенодот решил тайно отправить Ларсу Арнту в Тарквинии, так как тот был весьма рассудительным юношей и наверняка приказал бы на эти деньги заложить на верфях несколько военных кораблей. Чертежи афинских современных судов можно было легко купить в Киме, поскольку кичливые афиняне не только не скрывали секретов построения своих новых и мощных триер, а наоборот, всячески хвастались ими.

Так Ксенодот и поступил, однако же последний талант золота он, несмотря ни на что, все-таки захотел подарить мне на память или же на всякий непредвиденный случай. Он послал своего верного скопца, чтобы тот забрал золото из тайника возле устья реки, потом мы завернули голову в воловью шкуру и закопали возле моего источника, чтобы Ксенодот тоже знал это место на случай моей смерти. Мы расстались друзьями, поднимая всю ночь перед его отъездом чаши за успехи этрусков и великого царя. На следующий день Ксенодот отправился обратно в Карфаген; ехал он окружным путем, огибая Сицилию, так как Гелон в Сиракузах успел уже закрыть Мессинский пролив.

Совет в Карфагене избрал вождем Гамилькара и признал его единоличным правителем на все время войны: Он был сыном известного мореплавателя Ханнона, того самого, чьи корабли изучали океан по другую сторону Геракловых столпов вплоть до моря водорослей и проплыли на север от Оловянных островов так далеко, что наткнулись на льды. Гамилькар очень стремился к славе, это был одаренный полководец, который в течение зимы вербовал отряды во всех колониях Карфагена вплоть до Иберии, так что теперь в карфагенском войске служили солдаты из многих стран с разным цветом кожи. Но все эти люди были вооружены кто во что горазд, привыкли к различной тактике боя и зачастую не понимали друг друга и подаваемых им команд, потому что говорили на разных языках. Вдобавок ко всему им требовалось много пищи, причем одни ели то, на что другие смотрели с отвращением. Да и вообще в лагере карфагенян были слишком часты беспорядки.