Турмс бессмертный - Мика Валтари

Он рассказал мне о том, что служит в Сузах советником по делам западного мира. Милость теперешнего великого царя, Ксеркса, он приобрел еще до смерти Дария.

— В Карфагене у нас, конечно, есть персидская резиденция и представитель великого царя, — говорил он. — Сейчас я как раз оттуда, но я отнюдь не подчиняюсь ему, хотя нам и приходится работать вместе. Интересы великого царя и Карфагена не приходят в противоречие друг с другом. Ксеркс и Карфаген хорошо ладят между собой. Городской Совет отлично осознает, что всякая торговля была бы невозможна, если бы великий царь закрыл порты на Восточном море.

Во время нашей прогулки он мимоходом сообщил, что у него в Сузах дом, который обслуживают сто рабов, а в Персеполе — весьма скромное жилище, где сады и фонтаны требуют забот всего пяти десятков невольников. Жен у него не было, так как он не терпел женских ссор и капризов. Великий царь Ксеркс, с гордостью сказал Ксенодот, одобряет его образ жизни. По некоторым намекам я быстро понял, как ему удалось снискать расположение нового великого царя, но сам он был настолько деликатен, что прямо на эту тему не говорил.

Я вовсе не стремился показаться более богатым, чем на самом деле. У меня был прекрасный источник, и я посадил вокруг него несколько красивых деревьев. Ложа с набитыми соломой матрацами я приказал вынести к воде, и священные шерстяные повязки висели на ветках кустов. Источник выполнял роль холодного погреба, и Мисме подавала нам простые деревенские кушанья: хлеб, сыр, вареные овощи и запеченного на огне поросенка, которого я утром принес в жертву богине Гекате. Чистые льняные наволочки Мисме набила пахучей травой.

После нашей прогулки у Ксенодота проснулся аппетит. Он ел жадно и все время просил добавки, а Мисме это очень нравилось. Старая рабыня, которая вначале очень беспокоилась из-за того, что умела готовить только самые простые блюда, заплакала от радости, когда Ксенодот велел позвать ее и поблагодарил за вкусную еду. Когда я увидел, как этот высокопоставленный муж ведет себя и как он может привлечь к себе сердца простых людей и доставить им радость, я изменил свое мнение о нем и стал еще больше уважать персидские обычаи.

Поблагодарив старую рабыню и Мисме за угощение, Ксенодот обратился ко мне и сказал:

— Ты только не думай, Турмс, что я притворяюсь. Твоя простая пища и вправду пришлась мне по вкусу, хотя я и привык к большему количеству приправ; твое же вино сохранило вкус земли, так что, когда я пробую и пью его, я вспоминаю ту землю, на которой вырос и созрел виноград. Да-да, я чувствую вкус глины и камней! Ну, а твой жареный поросенок с розмарином был настоящим чудом…

Я сказал ему, что это этрусское кушанье, которое я научился готовить в Фезулах. Не успел я опомниться, как уже рисовал палочкой на земле карту, показывая ему, где лежат большие этрусские города, и рассказывая об их богатстве, о морских путешествиях этрусков и о железных дел мастерах, работающих в Популонии и Ветулонии. Ксенодот слушал внимательно, кивал, а если чего-нибудь сразу не понимал, то без колебаний переспрашивал. Время шло быстро, и Мисме успела сменить наши венки из фиалок на венки из роз.

Когда вокруг распространился сильный розовый аромат, Ксенодот внимательно посмотрел по сторонам и серьезно сказал:

— Мы с тобой друзья, Турмс, и я не хочу ни искушать тебя, ни подкупать. Скажи мне только одно: ты в глубине души стоишь за греков или против них? В зависимости от твоего ответа я буду или молчать, или же доверительно беседовать с тобой.

В Эфесе меня приютили, когда я был ребенком, воспитал меня Гераклит, а за Ионию я сражался в течение трех лет. Я пошел также и за Дориэем, и на моем теле остались шрамы и рубцы от ран, которые я получил в боях за Грецию. Но когда я заглянул в свое сердце, я понял, что успел разлюбить греков — они стали мне чужими, а их нравы раздражали и удивляли меня. Греки слишком болтливы и любят ругаться, они одновременно скептики и ханжи, обожают свары и недостойны доверия, они хитрецы и обманщики, они слишком хвастливы в случае успеха и слишком переживают при неудачах. Нет, я не любил греков и уже не чувствовал себя благодарным им. Их города пожирали друг друга, и они терпеть не могли лучших из своих сограждан и старались изгнать их из своих земель. Только власть тиранов удерживала многих из них от преступлений, а их города — от разгула беззакония. Чем ближе я узнавал этрусков и чем чаще путешествовал по их стране, тем больше я начинал сторониться греков. Римлянином я не был, а мое греческое детство осталось где-то очень далеко. Я был чужаком, пришельцем на этой земле и не знал ничего даже о своем происхождении.

И я заявил:

— Греки, конечно, достойны удивления и поклонения, но, честно говоря, они мне уже порядком надоели; даже здесь, в Риме, они ведут себя довольно-таки бесцеремонно. Греки и греческие города набрасываются на все вокруг себя и уничтожают то, что было до них.

Я сам не знаю, откуда взялось во мне такое ожесточение, но как только я почувствовал его, оно, подобно яду и кислоте, стало разъедать мою душу. Быть может, причиной послужили мои детские унижения в Эфесе, а быть может, я слишком долго общался с Дориэем и устал восхищаться его на удивление греческой натурой. Вот и Микон обманул меня. Даже скифы говорили, что греки хороши тогда, когда они перестают быть свободными людьми и становятся невольниками. Ксенодот понимающе кивнул и сказал: — Я родом из Ионии, но очень привык и к персидскому платью, и к персидскому правдолюбию. Перс держит свое слово и не предает товарищей, а мы, греки, научились обманывать даже своих богов, давая им двусмысленные обещания. Правда, на свете нет ничего черного, что было бы совершенно черным, и ничего белого, что было бы совершенно белым, и когда я служу великому царю, я считаю, что делаю это во благо моего собственного народа. Видишь ли, и Греция, и особенно Афины — это очаг вечных беспорядков. Неудачное расположение этого государства на перекрестке торговых путей приводит к тому, что искры недовольства разлетаются во все стороны. На Сицилии греческие города обошли в торговле финикийцев и тирренов и угрожают захватом Эрикса. Ты наверняка знаешь, что новый тиран Сиракуз Гелон занял Гимеру, прогнал Терилла и нарушил все прежние соглашения о торговле на Восточном море. Отсюда уже только один шаг до захвата Мессины и Регия, и тогда тирренам и карфагенянам уже нечего будет делать в проливе. К счастью, Анаксилай оказал ему сопротивление, хорошо понимая, что он потеряет собственный трон, если согласится с требованиями Гелона и закроет пролив для всех судов, кроме греческих.

— Все это для меня совершенно внове, — сказал я с интересом. — Жизнь в Риме тиха, как вода в болоте.

Ксенодот улыбнулся и продолжал:

— Карфагеняне очень обеспокоены наглостью греков. Грубый Гелон и хитрый Ферон в Агригенте теперь вместе господствуют почти над всей Сицилией. Анаксилай обратился с просьбой о помощи к Карфагену и даже обещал в знак своих честных намерений прислать туда жену и детей в качестве заложников. Он хороший политик и понимает, что пролив должен быть открыт для торговцев всех стран.

— Кроме того, он очень разбогател, взимая пошлины за провоз товаров через пролив, — добавил я. — Его поведение обычно для грека — ведь он просит помощи у своего заклятого врага против своих собственных земляков.

Ксенодот покраснел и устремил взор на свои холеные руки и на ногти, покрытые алой краской:

— Персы, конечно, также являются очень давними врагами греков, — сказал он. — Но я лично не считаю себя предателем. Самое лучшее, что есть в Греции и Ионии, — это греческие просвещение, искусство, поэзия, мудрость и отношение к жизни. Но греческая политика словно язва разъедает печень мира, персы же олицетворяют собой покой и порядок. Великий царь — лучший друг греческого просвещения. Когда греческие города будут завоеваны, греческий дух сможет свободно распространиться по всему миру и обновить его.

Он заметил, что меня не приводят в восторг его рассуждения о будущем человечества, и, взяв в руки палочку, начал рисовать на песке карту, желая показать мне, как далеко уже подвинулись приготовления к военной экспедиции.

— Великий царь завоюет Грецию на суше, — говорил он, — построит мост через Геллеспонт, и армия сможет легко переправиться во Фракию. Фракийские полуострова уже перекопаны, так что флоту вовсе не придется выходить в открытое море, сопровождая войска. Эта подготовка продолжалась целых девять лет. Когда армия отправится из Азии в Европу, каждый ее шаг и каждый дневной переход будут много раз просчитаны. Правда, Афины уговаривают другие греческие города сопротивляться и пускают на строительство кораблей все доходы от своих серебряных рудников, но вообще-то афиняне растерянны, намерены сдаться, хотя и надувают щеки, трубя о сопротивлении захватчикам.