Инфанта (Анна Ягеллонка) - Юзеф Игнаций Крашевский

его, скрывался с ними. Бледный и измученный король, выйдя из своей спальни, приветствовал Тенчинского вопросом, не прибыл ли кто из Франции.

Последние, полученные двумя днями ранее, новости из Парижа, велели каждую минуты ожидать катастрофы.

Генрих знал, что Карл лежал в кровавом поту, догорая, мучимый видениями убийств и резни, и что мать не спускала глаз с герцога Алансонского и Генриха, короля Наварры, а Монморанси и Коссе уже были отправлены в Бастилию, Турень и Тор сбежали, Моле и Коконнас под судом.

– Из Франции ни о ком не знаю, – ответил Тенчинский, – но посол императора Максимиллиана просит об аудиенции и ждёт.

Был им Андрей Дубич, и его немедленно ввели. Король, который имел быстрый взгляд, пытался по его лицу отгадать, с чем пришёл. Дубич не показывал по себе, что нёс что-то важное.

Объявил только, что имеет от цезаря собственноручное письмо к королю, с поручением отдать в его собственные руки.

Действительно, в маленьком свитке бумаги, оснащённом печатью с перстня императора, Генрих узнал письмо Максимиллиана, догадался, что письмо должно было содержать что-то важное, и, не распечатывая, поблагодарил Дубича. Ушёл с ним в свой кабинет.

Подкоморий остался с Дубичем один и после короткого разговора проводил к его карете.

Закрывшись в кабинете, король долго не возвращался в покои.

Письмо императора в нескольких словах содержало то, что в Венсенском замке 30 мая умер Карл IX, регентство оставляя матери.

Всё лицо Генриха запылало огнём, но это продолжалось мгновение ока, он побледнел, спрятал письмо и, после короткого размышления, пошёл к зеркальцу, чтобы с его помощью такое сделать лицо, которое бы ничего узнать не давало, ни радости, ни беспокойства. Он должен был до времени скрывать тайну. Впрочем, эта новость, присланная императором, не была официальной. Король не мог сомневаться в её правдивости, но она нуждалась в подтверждении.

Он достаточно знал свою мать и её привязанность к себе, чтобы не сомневаться, что тут же вышлет к нему гонцов.

Он размышлял ещё взаперти, когда один из пажей постучал в боковую дверь.

– Гонец из Франции!

Генрих бросился ему на встречу.

Был это придворный королевы-матери, молодой Шемеран, который, не отряхнувшись от дорожной пыли, спешил к Генриху, а когда дверь закрыли, встал перед ним на колени, достал из одежды письмо и тихо воскликнул:

– Vive le roi!

Король положил на уста палец. Шемеран встал.

– Я знаю уже! Сохраняй тайну! Никому ни слова, пока тебе уст не развяжу. Никто знать об этом не должен.

Гонец, который гнал сломя голову, стараясь, чтобы его не опередили, непомерно удивился, когда из уст короля услышал, что кто-то прибыл сюда спешней него.

– Кто же мог прибыть сюда передо мной! – воскликнул он грустно.

Генрих ударил его по плечу.

– Опередил тебя император Максимиллиан, – сказал он шутливо и, сказав это, снял с пальца драгоценный перстень, который отдал послу.

– Шемеран, – прибавил он, – иди, отдохни, никому ни слова! Понимаешь… Не хочу даже, чтобы ты стоял в гостинице в городе, пусть тебе дадут комнату в замке.

Говоря это, король с письмом матери пошёл, неспокойный, к окну. Шемеран сразу ушёл.

На лице Генриха, не могущая уже укрыться и замаскироваться, излучалась радость. Значит, он был королём Франции! У цели желаний; исполнилось то, что обещала ему мать и чего так горячо желала, был господином этой прекрасной страны, в которой должен был так предивно развлекаться! Смерть брата ни на одну секунду не нахмурила его грустью… Была желанной!

Рассказывали, что по чьему-то наущению волшебник Руджиери слепил куклу Карла IX и на ней таинственным образом совершил убийство, которое живого лишило жизни.

Аж до обеда король сидел взаперти у себя. Один раздумывал, что делать с Польшей, в которой был королём, но вместе невольником.

Прежде чем придёт официальная новость, хотел что-то решить. Кому довериться? Кого позвать на помощь?

В час обеда он вышел, но мрачный и удручённый, а на заботливый вопрос Тенчинского, хорошими ли были новости из Франции, покачал только многозначительно головой. Тот больше расспрашивать его не смел.

Обед прошёл в молчании.

Всё было готово к играм. Достаточно людей собралось вокруг плаца. Пришёл ему о том объявить Тенчинский.

– Граф, – сказал, поднимая к нему глаза, Генрих, – видишь сам, как я устал. Не могу бегать, нужен отдых. Хочу даже сегодня лечь пораньше. Пусть кто хочет забавляется.

Тенчинский немедленно пошёл исполнять приказы. Ни он и никто в замке не догадались ещё ни о чём.

Приближался вечер, когда Генрих способом, к которому французы были привыкшими, дал знать ближайшим своим, что ему нужно посовещаться с ними один на один. Вилекье, Пибрак, Суврей и французский посол, Бельевр, были таким образом созваны.

В замке все так привыкли к частым посланцам из Франции, что никого не удивил ещё один, прибывший под вечер, де Нефи. Вёз он с собой те же самые письма, какие с утра отдал Шемеран, но, кроме этого, он должен был многое поведать устно о последних часах короля и мучениях, к которым Генрих показал себя равнодушным. Гораздо больше расспрашивал его о средствах, какие предприняла королева-мать, чтобы обеспечить себе регентство, пока он не прибудет.

Наказав тайну другому послу, Генрих призвал подкомория и сразу после ужина, жалуясь ему на головную боль, объявил, что идёт в кровать.

С обычной церемонией проводил его Тенчинский, двоих пажей посадил на страже у кровати, зажгли свечи, двери закрыли.

Подкоморий едва имел время удалиться из замка в свою усадьбу под валами, довольно отдалённо расположенную, когда король живо встал, отправил пажей и велел впустить своих вызванных советников.

Они появились все, не один уже раз так на ночные совещания приглашаемые, не предвидя, что их тут ждало.

Вилекье и Бельевр вошли первыми и застали Генриха в длинном чёрном плаще, стоящего в кабинете.

Эта необычная одежда имела уже значение.

– Брат мой умер, – проговорил он чуть сдавленным голосом и доставая письма дрожащей рукой, которые бросил на стол. – Королева вызывает меня, чтобы прибыл как можно скорее.

Суврей и Пибрак подходили, когда он это говорил. Все они приветствовали его как короля, а Вилекье опустился на колени, чтобы поцеловать его руку.

Новость, хотя ожидаемая, произвела такое большое впечатление, что в течение какого-то времени ни один из них говорить не мог.

Бельевр первый заметил, что посольство его здесь было тем самым окончено, и что немедленно должен вернуться во Францию.

Вещь была такого маленького значения, что никто даже на неё не обратил ни малейшего внимания.

– Королева торопит, требует, чтобы я прибыл незамедлительно, – начал говорить