Вспышка. Том 1, 2 (СИ) - Хорс Игорь

— Что-то чувствую… — повторил я. — Нет, наверное, не так. Я словно… э, словно что-то не доделал, или сделал не так. Понимаешь, состояние незавершенности, неудовлетворенности собой.

— Ты говоришь о чудовище?

— Не называй ты его так. В его «чудовищности» я совсем не уверен.

— Но как же? Столько жертв страшных, просто жуть…

— Я не уверен, что… — слова никак не подбирались, мысли путались. — Он этого не делал, я уверен. А, если что и делал, то только для того, чтобы выжить.

— Выжить? — Ольга округлила глаза. — Съесть бедную старушку, ее козу — это ты называешь «выживанием»?

— Ну, во-первых, он, если это был он, ее не съел, а только обглодал внутренности, так же как и козу…

— Никита! Да ты послушай, что ты говоришь? Ты же говоришь о людях! Людей разве можно есть?! Мы не пища! Мы живем не на каком-то острове в племени Тумба-Юмба, где каннибализм в порядке вещей…

— Но он-то этого не знает! — вступился я за гиганта. — Для него, возможно, что олень, что хорек, что человек — все представители животного мира, все равны! Да, там у себя, на севере, где еще полно всякой живности, а людей наоборот — один на сотню квадратных километров, он специально вылавливать человечинку не будет. Но здесь он попал, так сказать, в чрезвычайную ситуацию. Причем, не по своей воле. И животных у нас, наоборот, почти нет в лесу. Только домашние. Сама ведь все понимаешь.

Ольга опустила голову на подушку, стала смотреть молча в потолок.

- Может, ты и прав. Но что теперь об этом говорить. Все кончилось, слава Богу. Ты загнал его в ловушку, он утонул, а люди спасены. Ведь могло быть еще больше жертв.

— Да, — сказал я, повернулся на бок, закрыл глаза. — Больше жертв не будет, я надеюсь. Не должно быть.

— Что-то я тебя не пойму, — сказала Ольга. — Чудовище защищаешь, в том, что жертв не будет, не уверен. Как тебя понимать? Ты чего-то не договариваешь? Ты что-то знаешь, чувствуешь, но боишься об этом говорить?

— Да нет, не боюсь. — Ответил я, повернулся к ней. — Я тут вспомнил слова Глеба.

— О чем ты? При чем тут Глеб?

— Да ему видения какие-то мерещатся, словно бы раздвоение личности у него. Он, мне кажется, гиганту больше симпатизирует. Людей ему меньше жалко. Люди, мол, стали хуже скотов, сами как дикари себя ведут, как хозяева, и животные для них — низшие существа, созданные лишь для удовлетворения собственных нужд.

Ольга молчала, потом со смехом воскликнула.

— Вот тебе на! Глеб — философ! Это что же с ним такое могло случиться?!

Я ответил ей серьезно.

— Вирус.

— Что? Вирус?.. — усмешка из ее голоса исчезла. — Тот самый, от которого он…

— Да, тот самый, — сказал я, заглянул ей в глаза. — Он и меня изменил. И иногда, не всегда, но очень часто я готов с ним согласиться. Много людей ведут себя как животные. Я даже не беру все человечество в целом, потому что дискуссия про это заняла бы не один час. й отвечаю.

гло случиться?!

орения собственных нужд.

ва, а животные для них — низшие

— Мне кажется, что тебе жалко этого… монстра.

— Наверно.

— А людей тебе не жалко? — в ее голосе появилось отчаяние, испуг, обреченность. — Ведь мы же разумные, мы чувствуем, думаем, мы — венец эволюции, в конце концов!

- Да, венец. Только вот это мы так решили, что мы венец. А любое животное спроси, считает ли оно нас венцом? И если бы оно могло говорить, я не думаю, что оно бы с этим согласилось.

— Неужели ты так же думаешь?

— Я думаю, что так вполне можно думать. И эти разговоры Глеба вполне убедительны, а потому имеют право быть.

— Знаешь, я… я даже немножко в шоке. Это как-то не совсем то, что принято считать и говорить у нас в обществе, среди людей.

— Вот именно — принято. Тем более среди людей. Поэтому я совсем не в шоке. Я думаю об этом. И еще — я хочу немного поспать. Ты не возражаешь?

Я наклонился к ней, поцеловал в щеку. Она обняла меня, вздохнула, губы коснулись лба.

— Конечно, спи. Спокойной ночи, сумасшедший мой.

Я обнял ее, прижал к себе, тепло и покой окутали, и я медленно провалился в долгожданный сон.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Спокойной ночи, нормальная моя.

Черная ночь.

Сквозь деревья пятнистый путь нам освещала огромная белая луна. Я бежал впереди, за мной, еле поспевая, Глеб.

— Ну, быстрее ты, здоровяк! Они скоро догонят! — кричу я ему, обернувшись на ходу.

— Да… бегу я… бегу! — ответил он, тяжело дыша, цепляясь руками за стволы деревьев.

Я остановился, перевожу дыхание, вытираю со лба пот. Глеб подбежал, обхватил руками сосну, сплюнул. Дыхание хриплое, лицо и ладони блестят от пота. У него даже вытереться нет сил.

— Я же… не бегун, как ты, — прохрипел он. — Вот жим лежа, или руку кому… сломать, или там… еще что… а бегать я не мастак.

— Да, — сказал я, — особенно когда бежишь неизвестно сколько, а конца и края леса не видать.

Вдали послышался приглушенный лай, визг.

— Они уже рядом, — сказал я.

— Я больше не могу, — застонал Глеб, бессильно сполз по стволу. — Не могу! Я остаюсь!

Глаза его наполняются слезами, из груди вырывается стон.

— Я лучше здесь сдохну! — сквозь нахлынувшие рыдания крикнул он.

— Нет! — я подхватил его под руки, попытался приподнять полтора центнера рыданий, руки скользят. — Давай, соберись! Я чувствую, что скоро. Давай же, дружище! Я знаю, ты сможешь, ты сильный!

— Да какой я сильный! — ревел он. — Я здоровый, только и всего! А внутри такой же человек, как и все, как и ты.

Тем не менее, он шумно выдохнул, оперся на мою руку, приподнялся. Огромное мускулистое тело превратилось в трясущуюся и расхлябанную массу.

— Что же с тобой случилось, Рембо?! — спросил я, хлопнул дружески по спине, брызги пота полетели во все стороны. — Ты сможешь! Давай, соберись! Еще один рывок!

— Один рывок, — повторил Глеб, толстой рукой смахнул с лица струи пота. — Ты это говорил уже раз десять. Когда же кончатся эти рывки?!

— Последний, обещаю.

Лай собак ближе. К нему примешивается хруст веток, глухое рычание.

— Все, рвем отсюда! — крикнул я.

Кое-как ковыляя, мы «рвем» по зарослям. Глеба шатает во все стороны. Ветки хлещут по лицу. Из-за стекающих по лицу струй соленого пота глаза слезятся. Мы то и дело натыкаемся на молодые деревца, застреваем в кустах, проваливаемся в невидимые ямы.

Но продолжаем бежать.

Слева мелькнула тень. Я потянул Глеба на себя, свернул за толстое дерево.

- Что такое? — спросил он.

— Собака! Или волк! — сказал я, вглядываясь в темноту.

Собака-волк пробегает между деревьями в нескольких метрах от нас, на миг спина встопорщенной щетиной освещается лунным светом. Хвост поджат, глаза расширены в ужасе, слышится приглушенный стон.

— Она тоже боится! — прошептал я.

— Как? И она тоже? — не верил своим ушам Глеб.

— Да! Как и мы! — моя ладонь судорожно сжалась, хотелось спрятаться за широкой спиной друга — такого большого и сильного… и еще более испуганного. Ладно, вдвоем боятся легче, подумал я.

— Они все от него бегут, — произнес Глеб то, что я не в силах был выдавить из себя.

И это было правдой.

— Б-бежим, — застонал он и как сохатый вломился в густой кустарник. Я за ним по протоптанной дороге.

Мимо мелькнула еще одна тень, испуганно шарахнулась от нас. Снова собака-волк. И эта тоже боится. Они все его боятся.

По лесу трубит и грохочет, словно гром из черной тучи, застрявшей между деревьев. Это он так рычит. Нас толкает в спину воздушная волна.

— Твою мать! Твою мать! — истерически завизжал Глеб, тянет меня за собой еще быстрее. Я как мягкая игрушка болтаюсь за ним. От страха у него открылось второе дыхание, а я не могу даже ругательство из себя выдавить.

Сквозь треск ломающихся деревьев я слышу его дыхание за спиной. Он бежит гораздо быстрее нас, топот стоит такой, что деревья трясутся, а у нас ноги подгибаются, словно мы бежим не по твердой почве, а по хлипкому навесному мосту.