Решающее лето - Памела Джонсон

И снова я не расслышал, что ответила Чармиан.

— Я знаю, что ты умеешь быть сдержанной и разумной. Ты произвела на меня приятное впечатление именно своим умением держаться, но в душе ты все же маленькая грубиянка.

— Я — грубиянка? — громко и гневно воскликнула Чармиан. — Вы так считаете, мама? Хорошо. Тогда я буду и в самом деле груба. Я скажу вам прямо, что вы должны оставить в покое Эвана. Он не выносит ваших забот, не выносит вашей жалости. Ему сейчас больше всего на свете нужны покой и возможность побыть одному. И вы не имеете права мешать ему.

Тишина. Далекая серая полоса на горизонте стала светлее, слабо блеснул сквозь пелену тумана встающий месяц. В лесу запела ночная птица, тоскливо, монотонно. Затем я услышал чей-то плач, нарочито громкий, с правильно чередующимися всхлипываниями и, конечно, слезами, которые катились одна за другой, крупные, как капли из иссякшего фонтана.

— Мама, перестаньте, прошу вас!

— Мой мальчик, мой сын…

— Да, и мой муж. Вы и он доведете меня до сумасшествия, слышите?

— Мой сын! Они бросят его за решетку, отнимут его у меня, оторвут от всех его близких. Когда его вызвали в суд, а я осталась дома, я корчилась от боли, словно вновь рожала его на свет. Ты не поверишь, я знаю, все вы, молодые, ничему не верите. Но я корчилась от боли, я рожала его, моего сына, второй раз.

Она с каким-то садистским сладострастием изливала на Чармиан свое горе, желая заставить ее страдать вместе с нею, мучиться, плакать и корчиться от боли.

Но беспощадный голос Чармиан хлестал ее, как кнут:

— Я верю и не верю вам, мама. Я не знаю, где правда, где ложь. Знаю только, что вы должны оставить его в покое. Он сам сказал мне это.

Что-то задело мою ногу, словно удар электрического тока. На крыльцо прыгнул кот и скрылся в доме.

— Терпеть не могу, когда лгут! — громко произнесла миссис Шолто, отчеканивая каждое слово. — Я всегда ненавидела мелкую, гадкую ложь!

Она так неожиданно появилась в окне в ореоле мягкого желтого света лампы, что я невольно отпрянул назад, в тень, испугавшись, что она увидит меня. Затем, успокоившись, я снова посмотрел на нее. Каждый мускул ее лица, казалось, пришел в движение, дергался и дрожал от возбуждения. Она без стеснения с громким свистящим звуком слизывала с губ градом катившиеся слезы. Тишину нарушили мелодичные звуки курантов на башне.

Когда Чармиан снова заговорила, голос ее казался ровным и бесцветным; это был голос разумной и зрелой женщины, принявшей решение.

— Мама, когда все кончится и будет вынесен приговор, мы с вами больше не будем жить под одной крышей. Слишком многое произошло за это время.

— Надеюсь, — промолвила миссис Шолто жестким голосом, — у меня найдутся друзья, которые приютят меня. И можешь быть уверена, я не обмолвлюсь ни словом.

— Что вы хотите сказать?

— Я не собираюсь… обсуждать с кем-либо наши семейные дела. Я не стану осуждать тебя и не позволю этого другим. Можешь быть уверена.

— Осуждать меня? С какой стати? За что?

— Разумеется, на это нет оснований. Я, возможно, и могла бы сказать тебе что-нибудь резкое и неприятное, но в душе я верю, что ты хороший человек. Ты хранила верность Эвану. Спасибо тебе за это.

— Где вы собираетесь жить?

Миссис Шолто отошла от окна и, должно быть, прошла в дальний конец комнаты. Я продолжал слышать ее лишь потому, что она произносила слова очень громко и не без умысла.

— Где? Сама не знаю. Когда ты стара и у тебя ничего нет, трудно ответить на такой вопрос. Может быть, Том Лейпер согласится сдать мне комнату. Надеюсь, я буду в состоянии оплачивать ее. Это в том случае, если… если мы порываем навсегда. Я не в претензии, не думай.

Голос Чармиан прозвучал глухо, почти виновато.

— Эти деньги ваши, мама, мы ведь договорились.

Я не расслышал, что ответила старуха, но Чармиан быстро и резко воскликнула:

— Нет, нет, вы должны уехать! Я не вынесу такой жизни, да и вы тоже.

— Хорошо. Я готова принять любые условия. Только скажи, чего ты хочешь. Возможно, если я пойду на уступки…

— Я ухожу, мама. Мне жаль, что так все получилось…

— И хорошо, что так получилось. Ты благородный человек, Чармиан. Я только хотела бы, чтобы ты не оговаривала меня перед сыном.

— Обещайте мне, мама, не трогать его.

Наступила долгая пауза. Затем я услышал:

— Хорошо. До тех пор, пока он сам меня об этом не попросит.

Я осторожно сошел с крыльца и спустился по холму к воротам. Взошел месяц, ярко-желтый, как кусок сливочного масла, его свет заиграл на верхушках деревьев.

Вскоре Чармиан догнала меня. Мы вышли за ворота и пошли по дороге.

— Ну как? — спросил я.

— Она просила не оговаривать ее перед Эваном. Но если я заговорю с ним, я не оставлю от нее мокрого места. — Лицо Чармиан исказили гнев и отчаяние, горькое и страшное. В этом отчаянии была жалость, которой она не смела поддаваться. Чармиан грубо выругалась и вздрогнула. И вдруг крикнула куда-то в темноту аллеи, рассеченную серебряной полосой, крикнула так, словно мы были с нею одни в этом мире:

— Господи! О господи, господи!..

— Не надо ничего говорить, я все слышал.

Любопытство ее было почти машинальным, но оно помогло ей прийти в себя:

— Где же ты был?

— На крыльце, я не думал, что там будет слышно каждое слово. Воспитанный человек на моем месте ушел бы подальше, но я умышленно не сделал этого. Не захотел.

— Ты слышал, что я сказала? — спросила Чармиан. — Ты ведь считал меня тряпкой и размазней? Но видишь, это не так. Я сказала ей, что мы не сможем жить вместе, когда Эван… когда его заберут…

— Что ты тогда собираешься делать? Ты можешь жить с нами, со мной и Элен, если мы к тому времени поженимся. Ты могла бы уехать с нами на север, ведь теперь тебя ничего здесь не удерживает.

Но, сказав эти слова, я тут же пожалел о них. Ведь я хотел оградить Элен даже от капризов родного отца, какое же я имею право заставлять ее строить свое счастье бок о бок с отчаянием и несчастьем Чармиан? Мой разум моментально восстал против этого. Отчаяние всегда казалось мне самым страшным, самым тяжким проклятием человека Я искренне любил Чармиан, но я знал, что, как только она перестанет сопротивляться и примирится с судьбой, между нами ляжет пропасть. И самое страшное, я знал, что не сделаю попытки преодолеть ее.

Следует ли презирать себя за это? Так ли уж это плохо? Мне кажется, каждый из нас должен бояться поражения. И если оно ждет кого-либо из нас, тем хуже для него. Живые должны бежать от мертвецов, иначе их тоже ждет гибель. Все величие человека в его вере в будущее. Если путь его лежит через кладбище, он должен пройти его, не глядя под ноги, как по траве, устремив взгляд вперед и вверх, отдавая любовь, привязанность и нежность живым, тем, кто с ним рядом и к кому жадно протянута его ищущая рука.