Человек меняет кожу - Бруно Ясенский

Проснулся от щемящего ощущения, словно падает с самолётом в воздушную яму. Машина летела радиатором вниз, по почти наклонному отвесу. Потом небо, исчезнувшее позади, вынырнуло опять, теперь перед самым носом радиатора. Это были «американские горки», ряд крутых ложбин, пересекающих плато. Ложбины шли одна за другой, как волны. Машина, очутившись на минуту на гребне, опять плавно полетела вниз. Морозов зажмурил глаза. Острое воспоминание тёплой волной подступило к горлу и кровью ударило в голову. Он вдруг уяснил себе, что эти последние дни, взбираясь по отвалам канала, качаясь на машине, надрываясь на бесчисленных заседаниях, он только и делал, что катил и сталкивал вниз, на голову одной упрямо взбиравшейся мысли, глыбы тяжёлых, неотложных дел. И сейчас, стремясь на головной, куда до окончательного утверждения нового плана можно было б и не ехать, он, сам в этом не сознаваясь, послушно шёл за этой мыслью, выбравшейся наверх и потащившей его на поводу.

Началось всё это давно, месяцев пять тому назад, кажется, в Октябрьскую годовщину. В клубе первого участка проходил торжественный вечер, премировали лучших ударников. Морозов вызывал по списку отличившихся и вручал им награду: кому почётную грамоту, кому денежную премию. Седьмой по списку значилась ударница Дарья Шестова, бригадир женской бригады копальщиц, давшей исключительно высокие показатели. Шестова, став на прорыв с лопатой в руке, выбрасывала до двадцати шести кубометров в смену, при норме девять кубометров, за что награждалась денежной премией в сто рублей. Зачитав показатели премированной, Морозов тут же использовал случай, чтоб сказать короткую речь о роли женщины-работницы на строительстве, о незаслуженно пренебрежительном и косном отношении к ней со стороны иных прорабов и самих копальщиков, которые могут многому поучиться и должны учиться у таких ударниц, как Шестова. Обращаясь к премированной, он поднял глаза, и взгляд его встретился со смеющимися глазами красивой, на славу сложенной девки с беспокойными русыми ресницами. «А красива шельма», – подумал невольно Морозов.

От прикосновенья её наглых, насмешливых глаз он неожиданно смутился, скомкал конец речи и, уже не глядя на неё, сухо протянул ей премию. Шестова не тронулась с места и, улыбаясь, качала головой.

– Мне ваших ста рублей не надо, – сказала она, не спуская насмешливых глаз с Морозова, подметив, видно, его смущение. – Нам денег хватает. Понадобятся – сами выработаем. Вы лучше Луганкину додайте. Они жалуются, что у них выработка маленькая, больше шести кубометров выкинуть не могут.

В зале прокатился одобрительный смех.

– Ты нам не указывай, кому премии давать, сами знаем, – сурово отрезал сидевший в президиуме Андрей Савельевич. Замечание Морозова о некоторых прорабах он принял на свой счёт. – Дают премию – и бери. А зубы скалить тут не место.

– Не нравятся тебе мои зубы – не смотри… Вот он говорит, что ударникам не вредно у баб поучиться. А почему же тогда драгерам-ударникам почётные грамоты выдали, а как до бабы дошло, так – на сторублёвку и радуйся! Ежели я такая же ударница, как и они, то мне тоже грамота полагается. А за деньги наше вам спасибо.

– Правильно! – раздалось в зале несколько женских голосов.

Шестова сделала шутовской поклон и сошла с эстрады.

Морозов смущённо мял в руках сторублевку.

– Пусть товарищ начальник не обращает внимания, это от озорства. Денег девать им некуда, – наклонился к нему почтительно Андрей Савельевич.

– А ведь по существу она права, – поднял на него строгие глаза Морозов. – Почему ей не дали почётной грамоты? При следующем премировании надо дать.

Впрочем, он скоро забыл о строптивой ударнице.

Как-то неделю спустя, объявив войну антисанитарному состоянию рабочих жилищ, Морозов вместе с участковым врачом обходил бараки. В одном из бараков, фанерными перегородками и ситцевыми занавесками переделанном из общего в семейный, на него наскочил десяток взъерошенных баб.

– Просим товарища начальника! С комендантом никакого толку не добьёмся…

– Сам путается с этой лахудрой!

– Подожди, Петрова, подожди! Я товарищу начальнику по порядку всё расскажу.

– Успокойтесь, гражданки, – защищался Морозов. – В чём дело? Пусть одна говорит.

– Второй месяц добиваемся выселить из нашего барака эту суку. Тут барак семейный, не годится такой срам разводить. А комендант сам с нею путается и говорит: не имею права, меня, говорит, это не касается.

– Не по закону это! Раз барак семейный, значит, незамужним шлюхам тут жить не полагается. И никакого акта о выселении не надо. За космы – и вон!

– Подождите, я всё ещё ничего не понимаю.

В одной из каморок отодвинулась занавеска. У входа показалась Дарья Шестова. Она стояла подбоченясь и, смеясь, смотрела на Морозова.

– Это они про меня. Все уши прожужжат. Давайте лучше я расскажу.

Женщины зашипели хором, как масло на сковороде.

– Мне в ихнем бараке, товарищ начальник, как ударнице, дали отдельную каморку. Так они, ведьмы, жить не дают, за мужей своих трясутся. Вдруг со мной который схлестнётся. Мужья у них кобели, проходу не дают, веником не отгонишь. Да мне от этого чести мало: посмотрите, товарищ начальник, на них, на красавиц. Ведь мужик, самый плохонький, от таких сбежит. Вот и пристали, как репей к кобыльему хвосту. Думают, если меня здесь не будет, сами за красавиц сойдут.

– Врёт, всё врёт! Сама, шлюха, никому прохода не даёт, к каждому мужику липнет.

– Моего сколько раз к себе в каморку затаскивала!

– Был барак как барак, а как въехала сюда лахудра, ни дня, ни ночи, – собачья свадьба. Кобелей от дверей не отгонишь.

– Не кричите, товарищи, прошу всех замолчать! – перебил Морозов. – Во-первых, это не дело администрации. Выберите себе барачный комитет, и пусть он у вас занимается делами внутреннего распорядка. Вот! А во-вторых, товарищ Шестова – лучшая ударница на строительстве, премированная. Отдельная каморка ей полагается. Выселять её никто не имеет права. Вот! Хотите, договаривайтесь как-нибудь по обоюдному соглашению. Понятно? Мне кажется, если б все женщины, живущие в этом бараке, работали, и работали, как товарищ Шестова, то у вас не было бы времени на кухонные дрязги, и атмосфера в бараке была бы значительно здоровее. Вот!.. Пойдёмте, доктор, посмотрим ещё седьмой и восьмой бараки.

Морозов, не оглядываясь, пошёл к выходу.

– Суке каждый кобель защитник! – крикнул кто-то вдогонку.

Возвращаясь к себе на участок, Морозов думал о Шестовой. Весь инцидент был ему глубоко неприятен.

«А какое мне дело в конце концов! Что я тут, нравственный наставник, что ли? С кем хочет, с тем и путается».

Два дня спустя, возвращаясь ночью с обхода головного участка, он наскочил на кого-то в темноте. Морозов нажал кнопку карманного фонарика и так же быстро потушил. Это была Шестова.

– Здравствуй, начальник, – заговорила она, надвигаясь на него в темноте. – А я вот сама разыскать тебя хотела. Спасибо сказать.

– За что спасибо? – отодвинулся Морозов, стараясь придать своему голосу возможно сухое и официальное выражение. Вопрос прозвучал преувеличенно резко.

– За то, что в бараке за меня заступился, ведьм этих отчитал. А я ведь из ихнего барака сама вчера в общий переехала. Пусть подавятся своей каморкой. Нужна она мне, как рыбке зонтик. Я ведь им назло не уезжала, а то подумали бы, что на своём настояли.

– Что переехала, это хорошо, – сказал уже мягче Морозов. – Только гонор этот твой бабий ни к чему. Зачем их дразнишь? Девка молодая, на черта тебе чужие мужья сдались…

– Ноне не старое время. Что женатый, что неженатый. На то и свобода!

– Очень уж ты по-своему свободу-то понимаешь.

– Знаю я вашего брата…

– Ты бы вот, вместо того, чтобы путаться с кем ни попало, общественной работой занялась, – сухо оборвал Морозов. Выражение «вашего брата» показалось ему неуместным. – Прыти у тебя, видно, много. Примерная ударница, а в общественной работе никакого участия не принимаешь. Не годится.

– Кто общественную работу языком делает, а кто лопатой. Небось вся общественная работа на то и заведена, чтобы выработку поднять. Ежели я других уговаривать стану, а сама меньшую выработку дам, поди ты первый недоволен будешь.

– У тебя странные взгляды и на свободу, и на общественную работу. Ты бы в политкружок записалась, там бы тебе многое объяснили.

– Была я на политкружке. Два раза пришла, на третий раз политрук, жиденький такой, – стали мы выходить, – говорит мне на ухо: «Ты ко мне на дом заходи, я тебе там всё лучше расскажу». – Она засмеялась. – А это я сама знаю. Для этого мне политруков не надо. Для этого и грамоте-то знать необязательно.

– Ну, я пошёл, у меня дела, – смущённо заторопился Морозов…

В следующие дни, обходя работы на головном участке, он часто ловил себя на том, что разыскивал глазами среди рабочих женскую бригаду Шестовой, но, встретясь глазами с Дарьей, отворачивался, будто её не замечает.