Жизнь моя - Мишель Пейвер

Патрика и Нериссы были разные ванные комнаты. У Нериссы было полно флакончиков матового стекла с японскими этикетками.

В сравнении с ней, ванная Патрика выглядела по-спартански. Там не было даже крема после бритья. Зато там было множество лекарств от головной боли.

Гадая, зачем они ему, она погрузилась под воду. Господи, как хорошо оказаться снова в тепле!

Завернувшись в пушистое голубое полотенце размером с покрывало, она спустилась на кухню. Мраморная плитка под ногами была гладкой и ровной, и слегка теплой. Все в этом доме было гладким и ровным, и слегка теплым. Углубленная подсветка бросала серебристые блики на блестящие рабочие поверхности из гранита. Она не слышала шума бойлера. Может, у них отопление под полом, как у римлян?

— Пользуйся всем, — сказал ей Патрик, показывая дом накануне. Чтобы поощрить ее инициативу, он открыл пару бутылок «Crozes Hermitage» и, откупорив пробки, оставил их на столе в кухне.

«Ты играешь с огнем, — говорила она себе, глядя, как он запихивает в сумку свитера. — Не заходи далеко — только напортишь».

Что сказала бы Кейт, узнав, что она здесь?

Но Кейт об этом не знала и никто не знал. Странным образом это освобождало ее от ответственности. Хотя не исключено, что это было проявлением гедонизма — находиться в тепле и в уюте. Ясно, чтобы сбиться с пути, многого ей не надо.

Она оделась, сервировала себе поднос и вышла с ним на террасу.

Это был первый теплый день весны. Солнце было достаточно жарким, чтобы сидеть за большим тиковым столом в джинсах и трикотажной майке.

На холме за домом просыпался Ля Бастид. До нее доносились знакомые звуки: перекличка петухов на тесных лицах, щебет воробьев в деревьях, скрип незакрепленных ставень. С колокольни Сен-Пасту радио сообщало, что передвижной рыбный магазин прибудет в три.

Она вышла из-за стола и подошла к перилам. Вид был захватывающим: головокружительный, несущийся вниз через кипарисы, можжевельник и розмарин к сверкающей реке, к решеткам виноградников цвета жженой умбры, к зубчатой зелени и серебру garrique спуск. Под высоким, отдающим в синеву небом к горизонту уходили холмы — все в анархических всплесках пятен желтого ракитника. А вдалеке, как волшебные горы в сказке, слепили Пиренеи.

Перед ней, на склоне, возились пчелы в кобальтовых цветах розмарина. Разбухшие от пыльцы желтые помпончики мимозы дрожали на ветру. Миндальное дерево кивало бледно-розовыми соцветиями. Лиственницы выпустили новые побеги среди старых: лаймово-зеленые и сочные, как овощи какого-то нового вида.

Возможно, так подействовало вино, которое она себе позволила, но, когда она вернулась к столу и начала есть, вкус еды показался необыкновенным. Грубый ржаной pain de campagne и pâte de sanglier с чесноком и большими кусками сала. Потом еще хлеб, но уже намазанный горным медом, таким густым, что его можно было резать ножом. Еще полбокала душистого «Crozes Hermitage», клин местного сливочного сыра chèvre и горсть сочных зеленых оливок. Косточки она лениво бросала через стену — ящерицам.

Сбоку дома куртина деревьев дикой груши затеняла заплату ровной земли. По словам Патрика, это было одним из излюбленных мест отдыха Ипполита. Она подошла к краю, нагнулась и увидела маленький серпообразный след копыта на влажной земле.

Это был тот самый участок, который ее отец выбрал для своих злополучных раскопок. Он принес ему горькую истину, что вожделенная римская вилла погребена под этой самой террасой. Спустя двенадцать лет природа взяла свое: карликовые дубы, розмарин и можжевельник душили его ароматическим обилием.

Она вспомнила стихотворение Кассия, о котором много лет не вспоминала:

Приют мой, посреди холмов затерянный,

Ни роскошью, ни пышностью не хвастает.

Зато оттуда вид прекрасный на реку

Всю в золоте ракитника цветущего,

И по весне там розмарином дышится…

Она задала себе праздный вопрос: а может, она стоит как раз на этом месте?

Она вернулась в дом и, перед тем как начать работать, прошла в кабинет Патрика, якобы за точилкой для карандашей. Кабинет был весь в книжных полках и пугающе упорядочен. Книги большей частью по юриспруденции, хотя, к ее удивлению, на единственной полке с беллетристикой стоял и том «Стихотворений» Кассия.

На огромном столе полированного бука стоял компьютер с плоским монитором и лазерный принтер, кстати, очень маленький. Алюминиевый ячеистый поднос, автоответчик. Шариковая ручка. Нигде нет портрета Нериссы. Есть ли смысл делать из этого выводы?

У клавиатуры лежала серебряная монета, которую она однажды уже видела. Конечно, монета когда-то принадлежала Майлзу. Она взяла ее и повертела в пальцах. Да, это та самая. Подарок матери, которым он втайне гордился. Она прочла надпись по краю: «Fel.Temp.Reparatio». Она бы перевела это так: «Ты можешь снова вернуться домой».

Она спросила себя: верил ли в это Патрик? Она спросила себя: верит ли она сама?

Через спинку стула был перекинут свитер: шерсть цвета морской волны, в янтарных пятнах. Она вспомнила, что Патрик был в нем на той вечеринке у Джулиана.

Она взяла свитер, пробуя на ощупь. Шерсть была грубой и теплой, и имела памятный ей чистый сухой запах.

Зазвонил телефон. Она похолодела, все еще держа свитер в руках.

Щелкнул автоответчик, и голос Патрика попросил оставить сообщение.

— Это я, — сказала Нерисса. — Ты где?

Антония вздрогнула.

— Твой клерк плел что-то о неполадках с факсом, но этого не может быть — ведь у тебя он новый. Ладно, я просто хотела напомнить, что в воскресенье нам надо быть на ланче у Сьюки Хемингуэй. И не говори мне, что тебе надо работать, потому что она не примет отказа. Там будут люди, с которыми тебе надо встретиться. Перезвони мне. — Нерисса повесила трубку.

Антония перевела дыхание. Внезапно ей стало стыдно. Голос Нериссы был таким знакомым. Они с Патриком собирались пожениться. А она, одинокая старая дева, жалко вынюхивает его вещи.

Она вернула свитер на стул, схватила пальто и поспешила на мельницу проверить почту.

Спустя десять минут, задыхаясь и дрожа, она вскрывала конверт из Британской библиотеки.

«Kriegführung der Romer» оказался пухлым томом 1928 года, посвященным тактике осады времен поздней Республики. Но его авторы изучили римские бумаги и военные донесения более дотошно, чем кто-либо, а знание немецкого, подкрепленное словарем, найденным на мельнице, позволило ей моментально отыскать то, что она искала: раздел о Перузинской войне.

Из ряда военных донесений и личных писем участников авторы сделали вывод, что весной 40 года до P. X. кто-то вывел из осажденного города четырех чиновников с женами и детьми.

Ее сердце дрогнуло. Едва прочитав это, она