«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Феликс Кузнецов

«Литературная жизнь нашей группы, — рассказывает Марк Колосов, — прочно связана с Покровкой. Здесь помещалось общежитие писателей-молодогвардейцев. В нем жили Ю. Либединский, В. Герасимова, М. Светлов, М. Голодный, А. Веселый, сюда же часто приезжал из Ростова А. Фадеев...

В нашем общежитии собиралась рабочая молодежь, тянувшаяся к литературе, сюда приходили с заводов почитать первые стихи и рассказы, приезжали из провинции, находя у нас приют и товарищескую поддержку. Однажды на Покровке появился застенчивый, мало чем приметный человек. Принес нам на суд свои первые рассказы. Это был Михаил Шолохов. Позже выяснилось, что прибыл он с Дона, поселился у своего друга Василия Кудашева, заведовавшего тогда литературным отделом в “Журнале крестьянской молодежи”...

Первое занятие проводил с нами О. Брик. После его беседы “О сюжете” каждый из нас должен был написать рассказ “на обратный эффект”. Наиболее прилежно это задание выполнил Шолохов. Его рассказ произвел на нас большое впечатление. Помню, что это был не только остросюжетный рассказ, но и сочный по языку, с запоминающимися действующими лицами, благородный по замыслу»43.

Яркая талантливость начинающего донского прозаика была очевидна. Но публиковать его рассказы «рекруты коммунизма» не спешили. Их не мог не настораживать этот «казачок» из донской глухомани, — хотя бы потому, что отношение к казакам и казачеству у большинства из них было более чем определенным. О нем можно судить хотя бы по той характеристике, которую давал казачеству один из молодогвардейских «рекрутов коммунизма» — А. Костерин. Он был репрессирован в 30-е годы. Вернувшись из заключения после XX съезда партии, в своем «Открытом письме» Шолохову Костерин, сохранивший свой прежний взгляд на казачество, писал:

«Русский рабочий класс и крестьянство, интеллигенция и национальности, входившие в Российскую империю, хорошо знают, что такое казачье сословие, как оно держало монархию и как питало контрреволюцию. В Баку и в Саратовской губернии я узнал, как лихо работают казачьи нагайки, шашки и пули при расправе с безоружными рабочими и крестьянами. “Казачья Вандея” страшной и грозной тенью висела над молодой советской республикой все три года гражданской войны. А вы в вашем “Тихом Доне” пытаетесь реабилитировать казачье сословие и описываете его, как обычное русское крестьянство. В этом большая принципиально важная ложь»44.

В «Записках в лунную ночь» Костерин так обосновал эту свою позицию: «Для тех, кто жил в рабочей среде, кто помнит пятый год, тот не забудет, что такое казачья нагайка. И казак за сотни лет был так воспитан, — если даже у него мозоли на руках, а на штанах прорехи, он никогда не считал себя крестьянином, мужиком. “Я — казак!” — всегда и всюду заявлял он. Нам, работавшим в начале революции в казачьих областях, с большим трудом удавалось внедрить в сознание трудового казачества, что никакой разницы между казаком и крестьянином нет»45.

Таким был взгляд на казачество молодых писателей-комсомольцев начала 20-х годов, в особенности тех из них, кто прошел дороги Гражданской войны на юге России.

Шолохов не мог не понимать, до какой степени тема, с которой он входил в литературу, трудна и опасна, и как не просто будет пробиться с нею на страницы печатных изданий. Он не мог не считаться с тем, что его рассказы о казаках и казачестве будут читаться в редакциях с особым пристрастием, что от него будут требовать недвусмысленного обозначения в них «классовой позиции».

Но даже и в этих условиях молодой писатель — при полном безденежье и беззащитности перед редакциями и цензурой — пытается бесстрашно защищать право на собственный взгляд, на личностное отношение к изображаемой действительности.

Уезжая на Дон 24 мая 1924 года, Шолохов пишет «молодогвардейскому мэтру» М. Колосову, что тот не понял суть его рассказа — «Продкомиссар» (первоначальное название — «Зверь»): «Ты не понял сущности рассказа... Что человек, во имя революции убивший отца и считавшийся “зверем” (конечно, в глазах слюнявой интеллигенции), умер через то, что спас ребенка (ребенок-то, мальчишка, ускакал). Вот что я хотел показать, но у меня, может быть, это не вышло. Все же я горячо протестую против твоего выражения “ни нашим, ни вашим”. Рассказ определенно стреляет в цель. Прочти его целиком редколлегии, а там уже можете по своему компетентному усмотрению переделывать его, все же прижаливая мое авторское “я”. Вот все, что я хотел тебе сказать. Дело в том, что если вы рассказ не примете и не вышлете мне гонорара в провинцию, то я буду лишен возможности приехать обратно в Москву, денег у меня — черт-ма!» (8, 13).

5 июня 1924 года Шолохов снова пишет Марку Колосову из Каргинской:

«На тебя, Марк, я крепко надеюсь, и этим письмом хочу повторить просьбу о том, чтобы ты устроил рассказ и скорее прислал мне часть денег на проезд. Подумываю о том, как бы махнуть в Москву, но это “махание” стоит в прямой зависимости от денег — вышлешь ты их — еду, а нет, тогда придется отложить до осени, вернее, до той возможности, какая даст заработать. Если рассказ устроишь, то постарайся взять гонорар, и, если возможно, полностью, потому что деньги нужны до зарезу. Думаю, ты посодействуешь. Ведь в самом-то деле, не в “Крас[ной] Нови” нам зарабатывать, а у своих?»46.

«Красная Новь» — журнал, редакторами которого были А. В. Луначарский и Ю. Стеклов, начал выходить с января 1923 года для привлечения к сотрудничеству с советской властью «попутнической» интеллигенции. Вот почему он не казался Шолохову «своим». «Своими» молодому писателю виделись «молодогвардейцы». Но беда заключалась в том, что они-то опасались считать молодого Шолохова «своим». При всех восторгах по поводу образности и сочности его языка в «Молодой гвардии» так и не было опубликовано ни одного рассказа Шолохова.

Молодой писатель обращался за поддержкой в Московскую ассоциацию пролетарских писателей. Ныне забытый прозаик Ф. А. Березовский, впоследствии принимавший активное участие в распространении клеветы на Шолохова, 26 февраля 1925 года записывает в своем дневнике:

«Летом 1924 года молодой паренек Шолохов, приехавший с Дона, читал в МАПП’е свой рассказ “Коловерть”. Его здорово поругали. Рассказ был слаб и со стороны формы, и со стороны композиции, и со стороны развертывания сюжета. Но в рассказе была какая-то особенная донская свежесть.

Ему посоветовали переделать рассказ. После этого Шолохов несколько раз переделывал рассказ и читал его в разных кружках. Везде его бранили. Осенью он пришел ко мне с этим рассказом. Он долго, часами слушал, потом шел домой и переделывал.

В конце концов рассказ “Коловерть” вышел прекрасным. Я взял рассказ и передал его в “Октябрь” со своим заключением. Прочли рассказ Родов и Тарасов. Оба признали рассказ хорошим. Но пролежал он у Родова два месяца, а в журнал не попал. Когда я и Тарасов настаивали на напечатании, Родов говорил, что “рассказ из гражданской войны, об ней много писалось, и, посему, — не пойдет”.

Я взял рассказ для крестьянского сектора. Прочла его Берзина. Нажала, где следует. Вызвала к себе лично секретаря журнала Зонина, распекла его и рассказ... приняли в журнал и напечатали. Я рад за Шолохова»47.

Отвергнутый «Октябрем» рассказ этот увидел свет в журнале «Смена» 15 июня 1925 года.

Журнал «Октябрь», который до прихода в ноябре 1926 года А. Серафимовича редактировали будущие рапповцы, в частности С. Родов, также не напечатал ни одного рассказа Шолохова.

«СЕДОЙ КОВЫЛЬ»

Михаил Шолохов пробивался к читателю со своими «Донскими рассказами» не через солидные «толстые» литературные журналы «Молодая гвардия» или «Октябрь», не с помощью литературных «мэтров» из МАПП’а или группы «молодогвардейцев», но через «тонкие» комсомольские издания и молодежные газеты.

Первый его рассказ «Родинка» — рассказ блистательный, который мог бы составить честь любому прозаику и любому «толстому» литературному журналу того времени, появился 14 декабря 1924 года в московской газете «Молодой ленинец» (бывшей «Юношеской правде»), где год назад увидели свет первые два фельетона Шолохова. И далее в этой же газете напечатаны рассказы: «Илюха», «Нахаленок», «Продкомиссар», «Жеребенок»; повесть «Путь-дороженька»; «Ветер».

Не от хорошей жизни молодому писателю приходилось печатать свои рассказы в маленькой газете, выходившей на четырех полосах. Почти каждый — с продолжением.

В «Журнале крестьянской молодежи» в 1925 году Шолохов напечатал рассказы «Пастух» (№ 2), «Алешка» (№ 5), «Кривая стежка» (№ 20); в 1926 году: «Калоши» (№ 9), «Жеребенок» (одновременно и в газете «Молодой ленинец», № 18).

Печатался М. Шолохов и в других «тонких» журналах: «Огонек» («Председатель Реввоенсовета Республики» — 1925, № 28; «Шибалково семя» — 1925, № 11), «Комсомолия» («Бахчевник» — 1925, № 1, «Батраки» — 1924, № 10, «Лазоревая степь» — 1926, № 6—7, «Смертный враг» — 1926, № 3); «Прожектор» («Семейный человек» — 1925, № 11), «Смена» («Коловерть» — 1925, № 11, «Червоточина» — 1926, № 10).