Третья Империя - Михаил Юрьев

Второй план – государство объявило в Конституции Россию православной страной. Казалось бы, это прямой отход от концепции отделения Церкви от государства, которая для нас есть синоним цивилизованности, но, как ни странно, Церковь по Конституции отделена от государства и в России. Это и есть новая модальность взаимодействия Церкви и государства: ни Церковь не подчиняется государству, как это имело место в Первой Империи в XVIII– XX веках, ни государство Церкви, как в теократиях. Правда, в отличие от нас это сделано для защиты не государства от Церкви, а Церкви от государства – считается, что Церковь Христа, Чье Царство не от мира сего, только ослабнет духом от слишком тесного симбиоза с властью. Любопытной иллюстрацией такого рода отделения служит брак – он в России бывает гражданским (там под этим понимают не сожительство без регистрации, как у нас, а, наоборот, государственную регистрацию) и церковным. Так вот, Церковь при венчании не принимает во внимание гражданский статус брачующегося (он может быть и женат), важно лишь, венчан ли он, и, напротив, сожительство с законно зарегистрированным супругом, если с ним не обвенчался в церкви, считается тяжким грехом, такого человека обычно не допускают до причастия. И наоборот, для государства, например в имперских судах, венчанные, но не зарегистрированные граждане считаются неженатыми. Логика здесь проста: венчаешься, чтобы спасти душу, то есть получить защиту Спасителя и Его закона, а регистрируешь брак, чтобы получить защиту Империи и ее закона. Если сделал только одно – значит, второе тебя не интересует, и нечего теперь жаловаться.

Вообще же статус России как конституционно православной страны, как я уже писал в разделе «Национализм», не означает какой-либо дискриминации иноверцев или атеистов и вообще каких-то конкретных управленческих решений, а скорее относится к сфере целей и норм. Например, православные, особенно воцерковленные, могут быть и меньшинством населения, но естественной нормой по умолчанию является быть православным. То же и с конкретными духовными и этическими аспектами личной и общественной жизни. Поэтому православный статус России в основном проявляется в сугубо символических вещах: в православных гербе, знаке, флаге и гимне, что не может подвергаться корректировке или даже обсуждению; в героизации православного вектора российской истории, также без возможности публично даже обсуждать это в плане сомнений; в общегосударственных праздниках, которые в большинстве своем православные; в возвращении к юлианскому календарю, отличающемуся ныне от нашего на 13 дней; в запрете использовать любые номера для людей, в том числе в местах лишения свободы, – даже в паспорте теперь нет номера, а для различения полных тезок дополнительно к имени используется время и место рождения и полные имена родителей; и тому подобное. Проявляется православный дух страны и в конкретных законодательных и нормативных актах государственной власти – выше я много писал о том, как православные ценности воплощаются в экономике, социальной сфере, правопорядке и т. д. То есть конституционный статус России как православного государства проявляется во многом, но не в прямой поддержке Церкви и не в борьбе с еретиками либо иноверцами, как это имеет место в Халифате.

Что касается финансовой базы существования Церкви, то в условиях распространения реальной воцерковленности распространился и древний обычай десятины, существовавший и в ранней Церкви, и в ветхозаветные времена. Только сейчас для активных прихожан, не являющихся, однако, общинниками, это не десятина (10%), а сороковина (2,5%) или, реже, двадцатина (5%) дохода. Церковные люди, они же общинники, платят обычно пятину или, реже, десятину, а в автономных общинах (см. раздел «Духовное сословие») часто решают отдавать весь заработок, оставляя себе лишь на карманные расходы. Кроме того, для всех прихожан принято не реже раза в месяц участвовать в делах своего храма и прихода непосредственно своим трудом – убирать, шить, готовить, ремонтировать, мастерить и т. д.; притом откупиться большим денежным взносом нельзя – деньги деньгами, а труд трудом. Налогов Церковь не платит, но она и не занимается никакой хозяйственной (в смысле коммерческой) деятельностью, за исключением ее немногочисленных предприятий – но те и платят налоги как все (кроме некоммерческих). То есть это не особая льгота Вселенской Русской православной церкви, а естественное следствие ее статуса некоммерческой организации. Вот то, что православное духовенство – первое сословие – не платит личных налогов, есть именно демонстративная льгота, поскольку священнослужители других религий, даже трех традиционных, ею не обладают. Но большого значения это не имеет, поскольку все они небогаты, давая обет нестяжательства, да иное в их среде и не терпится.

Все это дает достаточно основательный фундамент церковным финансам, особенно с тех пор, как пенсионеры, традиционно составляющие значительную часть прихожан, перестали быть нищими. Конечно, и крупные спонсорские взносы от богатых приходятся весьма кстати, но они уже не являются единственным серьезным источником, и потому Церковь может позволить себе не заискивать перед ними и не принимать такую помощь от тех, от кого ее принимать не следует. В конце прошлого – начале нынешнего века Церковь в массовом порядке брала деньги у бандитов (не от хорошей жизни, конечно), но впоследствии это было признано неправильным. Не потому, что не надо прощать и их – Спаситель велел прощать до седмижды семидесяти раз, – а потому, что прощать надо за искреннее раскаяние и готовность отряхнуть прах старой жизни, а не за денежный взнос.

Борьба с ересями.

С 90-х годов прошлого века в России стали набирать силу обновленческая и экуменическая ереси, преданные анафеме VIII Собором как одна обновленческо-экуменическая ересь. Обновленцы призывали привести церковную жизнь в соответствие с изменившейся жизнью общества: разрешить вдовцам-священникам повторный брак; сделать епископат женатым – не просто допустить женатых епископов, как это сделал VIII Собор, а сделать это обязательным; резко сократить количество и продолжительность постов. Впоследствии некоторые из них пошли еще дальше – предложили вообще упразднить монашество, разрешить церковный развод, разрешить жить вне брака с женатым мужчиной или с замужней женщиной, как и проживать друг с другом без венчания, разрешить мужеложство и лесбиянство. Добивались они и богослужебных изменений: заменить язык служб с церковнославянского на современный русский; иметь алтарь не за царскими вратами, а в центре храма – так якобы было в ранней Церкви; и резко сократить продолжительность литургии (примерно так, как у нас была сокращена месса с 70-х годов прошлого века, что отменил I Ново-Римский собор в 2028 году).

Все это вполне укладывалось в русло тех модернистских тенденций, которые нарастали в либеральных обществах с конца ХХ века во всех религиях: и, как я только что указывал, в католичестве, и в иудаизме (так называемый реформированный иудаизм), и даже в исламе. Про протестантские деноминации я уж и не говорю, потому что им названные тенденции были присущи изначально.

Обновленцы упирали на то, что, дескать, все обряды и ритуалы в религиозной жизни – это пережитки прошлого, пришедшие из времен темноты и дикости людей, а важно лишь то, веришь ли ты в душе в Бога. Любимым выражением было: «Бог обитает в храме из кости (имеется в виду грудная клетка), а не из камня». На самом деле все это вело к десакрализации религии и, как следствие, к полному ее выхолащиванию и превращению в светский клуб, потому что главное в благой вести Христа – это сам Христос, а не этические установки Его учения; а главное в религии – это спасение души, а не благородное поведение в быту (хотя это тоже важно).

В России чисто религиозные причины неприятия подобных новшеств усугублялись двумя историческими особенностями. Во-первых, еще жива была в памяти относительно недавняя горькая история церковной смуты начала 20-х годов ХХ века, во время которой обновленцы уже пытались прийти к власти при помощи большевиков и даже созвали II Поместный cобор РПЦ. А во-вторых, еще на пять веков ранее первая попытка такого рода была сделана так называемыми жидовствующими, которые пытались изнутри уничтожить Русскую православную церковь путем выхолащивания ее сути и тоже под лозунгами обновления. Ко всему обновленцы конца ХХ и начала нашего века материально поддерживались западными протестантскими фондами (а к лютеранству у православия традиционно было особенно плохое отношение, как к «безблагодатным»), да и просто спецслужбами; морально же они поддерживались российскими «демократами», от которых к тому времени всех уже тошнило, во всяком случае среди чад Церкви. Поэтому РПЦ при патриархе Кирилле повела с ними борьбу на уничтожение, сменив этим имевшее до того место негативное, но попустительское отношение. В результате обновленчество было признано на VIII Соборе ересью, анафематствовано, и на все его конкретные богослужебные и иные проявления была наложена клятва. Но Церкви хватило соборной мудрости не выплеснуть с водой ребенка и по-своему использовать те немногие разумные зерна, которые были в обновленческой ереси, или, точнее, просто обратить особое внимание на ряд проблем. Помимо допуска женатого епископата, это касалось языка богослужения – о переходе на русский не могло быть и речи, но вместе с тем надо было решать проблему, поскольку основная часть прихожан не понимала священных текстов. В итоге был сохранен, естественно, старый богослужебный язык, но при Московском Патриархате решили создать комиссию по совершенствованию церковнославянского языка, по аналогии с такой же комиссией по русскому языку при Российской Академии наук. Эта комиссия внесла определенные коррективы в сам церковнославянский язык, сделавшие его существенно более понятным для любого знающего русский язык человека. А в качестве временного решения всем приходам было предписано во время завершающей части литургического богослужения, наряду с отпустом и проповедью, по-русски читать Евангелие и Апостол, которые читались в этот день на литургии по-церковнославянски.