Роковое сходство - Патриция Гэфни

Хуже всего было по ночам. Измученная, разбитая, Анна лежала без сна, прислушиваясь к звукам за стеной, стараясь услышать хоть что-нибудь: кашель, скрип мебели, все, что угодно, лишь бы удостовериться, что он все еще там.

Каждое утро она ожидала, что не найдет его на месте, и всякий раз, убедившись, что он еще не сбежал, ощущала такой прилив облегчения, что ей становилось дурно. А следом за облегчением приходила злость на саму себя, потому что это безумие, поселившееся у нее в душе, не давало ей убить, изгнать, уничтожить свою глупую любовь к нему.

В его глазах она тоже видела гнев – сумрачно тлеющий, грозный – и пугалась, потому что не находила для него причин. Уж ему-то за что сердиться? Разве она не предоставила ему полную возможность объяснить все, что он пожелает? Просто объяснять было нечего: он оказался вором – в точности как и его брат. Пятьдесят тысяч фунтов представляли собой громадную сумму денег, но компания ее отца – ее компания! – могла выдержать такую потерю и не разориться. Анну смущало другое. Он похитил не только деньги, но и ее сердце. Она не знала, сможет ли пережить эту утрату.

Ей страстно хотелось с кем-нибудь поделиться. Эйдин был единственным другом, посвященным в их тайну, но к нему Анна обратиться не могла. Ей требовалось женское участие и понимание. Короче, ей нужна была Милли. Однако она чувствовала себя не готовой, несмотря ни на что, довериться своей ближайшей подруге, рассказать ей, что живет во лжи со дня венчания… нет, гораздо дольше, если учесть, как долго она пребывала в состоянии самообмана.

Когда-нибудь, решила Анна, она расскажет Милли все, но не сейчас. Потом, когда Броуди уже не будет. Означает ли это, что она по-прежнему защищает его? А может быть, себя? Ответа Анна не знала: в голове у нее царила сумятица, к тому же она была слишком истерзана, чтобы разбираться в подобных тонкостях.

Вернувшись домой, Анна обнаружила, что дверь в гардеробную полуоткрыта: верный признак того, что Броуди нет в его комнате. Через раскрытую дверь она увидела Перлмана за работой. Он прилежно наводил порядок на письменном столе хозяина.

– Где мистер Бальфур? – спросила Анна с порога.

– В саду, мэм, вместе с сэром Томасом. Они там с самого полудня, мэм.

– Спасибо, Перлман.

Она переоделась, хотя и сама себе не смогла бы объяснить, с какой целью. Джудит нигде не было видно. Ничего удивительного: она не ожидала возвращения своей хозяйки в столь ранний час. Анну это устраивало; ее горничная нравилась ей не больше, чем самому Броуди. Ей вспомнилось то утро, когда он ворвался в ванную и уволил Джудит, но она поспешила прогнать это воспоминание, повлекшее за собой множество других.

Анна надела свое любимое платье с зеленым и желтым цветочным узором: оно прекрасно сидело и подчеркивало тонкость талии. Около зеркала она задержалась, разглядывая свое бледное лицо, темные круги под глазами, оставленные тревогой и бессонницей. Потом покусала губы и несколько раз ущипнула себя за щеки, но вызванный такими ухищрениями румянец показался ей неестественным.

Анна с отвращением отвернулась от зеркала. Какая разница, что он о ней подумает? Что ей за дело? Она отправилась его искать. Нет, искать отца, напомнила она себе.

* * *

Броуди откатил кресло сэра Томаса под дерево, чтобы избежать лучей послеполуденного солнца. Старый джентльмен задумчиво моргал, но не произнес ни слова. В этом не было ничего необычного: им частенько случалось проводить предвечерние часы в дружеском молчании, слушая пение птиц и жужжание пчел в кустах. У Броуди почти прошла головная боль, во рту пропало ощущение, будто он набит ватой, смоченной в уксусе. О прошлой ночи у него сохранились довольно отрывочные воспоминания, но он не забыл основное: вчера вечером он ушел из дома и напился вдрызг в компании Нила Вогана.

Все началось достаточно невинно. Они отправились на Роу-стрит в заведение под названием «Королевский тир», где мишенями служили портреты королевы Виктории, принца Альберта и других коронованных особ. Но потом они посетили несколько пивных и танцевальных залов; ему смутно вспоминалось какое-то кабаре с раздеванием и непристойные «живые картины» в некоем безымянном клубе на берегу реки.

После этого в память запало только одно: как они остановились в переулке позади Лайм-стрит, чтобы справить нужду у ближайшей стенки, и Воган предложил ему затянуться из своей трубки. Это была не табачная трубка, а Броуди был, конечно, пьян, но не настолько пьян. Он исколесил весь мир и знал, какое воздействие оказывает на человека жевание или курение измельченных листьев коки <Листья тропического кустарника, содержащие алкалоид кокаина.>. Поэтому он отказался от предложенной трубки, спрашивая себя, как поступил бы Ник на его месте. Этого он угадать не мог, зато сразу получил ответы на множество вопросов относительно Нила Вогана.

И все-таки Броуди по-прежнему не понимал главного: на чем основывалась дружба Нила с его братом. Николас был – по крайней мере внешне старался казаться – респектабельным господином, деловым человеком, преуспевшим только благодаря собственным заслугам, выгодно женившимся на хозяйской дочке, водившим дружбу с такими твердолобыми ретроградами, «столпами общественной морали», как Эдвин Миддоуз. Что у него могло быть общего с Нилом Воганом, который – если уж называть вещи своими именами – был подонком и отщепенцем?

Было уже очень поздно, когда они отправились в публичный дом, причем у Броуди не сохранилось никаких воспоминаний о том, как он туда добрался. Он помнил только, как последовал за одной из девиц наверх. Ах да, у нее были длинные черные волосы. И еще он помнил, как растянулся рядом с ней на постели прямо в одежде, а она была уже голая и возилась с пряжкой ремня у него на брюках. Потом он впал в забытье.

Если бы нечто подобное случилось с Джоном Броуди, они обобрали бы его до нитки, а после вышвырнули бы на улицу. Но Николас Бальфур был джентльменом. Ему дали проспаться в постели шлюхи до рассвета, а потом деликатно посоветовали отправляться домой к жене. И даже угостили на прощание чашкой кофе.

– Добрый день, папа.

Броуди вскинул голову. Смотреть на нее – маленькую и пленительную, похожую на сказочного эльфа, – всегда было упоением, но в последнее время при виде ее затравленных горем, обведенных темными кругами глаз у него все переворачивалось внутри, поэтому он старался ее избегать. Только на этот раз она застала его врасплох. Он попытался отвернуться, но не смог.

Солнце пронизало золотыми стрелами ее рыжевато-русые волосы, уложенные в строгую прическу. Эффект получился драматический, хотя, наверное, не совсем тот, какого она добивалась. Броуди знал, что для него Анна навсегда останется прекраснейшей из женщин и никакой другой никогда уже не будет. При одном взгляде на нее ему стало невыносимо больно.