Ванька-ротный - Александр Шумилин

Я снял с головы шапку и только теперь заметил, что правое ухо у шапки было отрезано пролетевшим снарядом. Часть меха на клапане цигейковой шапки болталась на тонкой пряди ниток.

Ночью, перед выходом на рубеж, когда мы надевали маскхалаты и подвязывали капюшоны вокруг головы, уши у шапки я опустил. Было холодно. Я знал, что до рассвета всю ночь придётся лежать на снегу.

Если шапку завязать на подбородке, как это делают солдаты, и поверх ещё надеть белый капюшон, будет тепло, но будет плохо слышно. А командиру роты нужно всё видеть, всё слышать, вовремя реагировать и подавать нужные команды.

Снаряд не задел головы. До черепа оставалось меньше толщины двух пальцев. Снаряд разрезал шапку, и ударная волна ударила сзади по голове. Ударом меня подбросило и перекинуло через сугроб. На лету, у меня между ног пролетел ещё один, фугасный, снаряд, он не разорвался, но порвал маскхалат и ватные брюки между ног. От этого удара, по-видимому, и болело ниже спины.

— Да! Тебе повезло!!! — задумчиво растягивая слова, произнёс фельдшер.

— Хотя удивляться тут нечему! На передовой не такое случается!

— Ты пока только один оттуда выбрался сюда живым! Говорят, ещё один солдат с первого батальона оказался в санроте!

— Да! Я видел много неудач. Но такое! Чтобы из целого полка вернулись двое!

Санитары, которые были в избе, передавая шапку из рук в руки, крутили её и качали головами.

— Останешься здесь или в санроту отправить? — спросил меня военфельдшер, затем задумался и снова добавил:

— Полежи сегодня здесь. Завтра посмотрим и решим, что нам делать с тобой.

— У тебя контузия и кровь изо рта!

Я сидел на соломе и смотрел на фельдшера невидящим взглядом. Я думал о солдатах, оставшихся там, под деревней и хотел очень пить и спать. Я медленно расстегнул и распустил поясной ремень, снял чрезседельник портупеи и скинул полушубок.

Кто-то, наверное, сказал: — "Подумаешь, сотни три, четыре солдат и десяток мальчишек лейтенантов остались лежать убитыми под деревней! Для этого и война! Она без жертв не бывает!".

Разморенный теплотой избы и запахом свежей хрустящей соломы, я жадно напился холодной колодезной воды и повалился на солому. Меня укрыли полушубком, и я заснул. Сон пришёл сразу, мгновенно, как снаряд, разорвавшийся около головы.

Утром, на следующий день я не встал, проспал ещё целые сутки. Потом мы с фельдшером решили, что я останусь в санвзводе и в санроту не пойду.

— Тебе нужно оправиться от контузии и отдохнуть, как следует. Лучшего лекарства, чем сон, не придумаешь!

За ухом, на затылке у меня появилась опухоль и краснота. Мне наложили повязку с какой-то вонючей мазью и забинтовали голову. Теперь я был похож на раненого с проломом черепа.

Названия деревушки, где мы стояли, я не запомнил, мне было не до того. Помню, кажется, на следующий день в деревню на легких саночках приехал кто-то из большого начальства. Саночки лёгкие, как у московских извозчиков, остановились напротив крыльца.

Я сидел на приступке около сарая и покуривал махорку. Фельдшер вышел из дома, сбежал по ступенькам и подался навстречу начальству.

— Кто он такой? Этот важный и полный? — спросил я фельдшера, когда он вернулся назад.

— Это наш дивизионный комиссар Шершин[114]! Спрашивал, сколько раненых вышло из-под деревни и прошло через наш медпункт.

Я почесал повязку на затылке. Вши под повязкой не давали покоя. Потом я поднялся на ноги, бросил окурок, притоптал его ногой и по скрипучим ступенькам вошел в избу.

Это была моя первая встреча с Шершиным. Шершин со мной не говорил. Мы оглядели друг друга с некоторого расстояния. Он видно хотел меня о чём-то спросить, но заколебался и раздумал. Фельдшер доложил ему, что из полка кроме меня больше никто не вышел[115].

— Если тылы полка начнут двигаться — сказал мне фельдшер, не выходя из-за висевшей простыни поперёк избы, — ты, лейтенант, поедешь в задней повозке. В задних санях, — поправился он.

— Ладно! — ответил я.

А по совести, мне не хотелось покидать натопленной избы. Не прошло и трёх суток, а я уже освоился в тепле и привык к мягкой соломе. Ведь я первый раз за всю зиму попал в натопленный дом и спал как человек.

При движении полка, санвзводу полагалось двое саней. При наличии большого количества раненых, их возили на этих санях в санроту. Имущество и люди во время марша размещались в них. Санитары во время движения шагали за санями. Фельдшер берег своих тощих и заезженных лошадей. Когда они под горку помаленьку бежали трусцой, санитары присаживались сзади на сани. Служба у санитаров санвзвода была не легче, чем у медперсонала санрот. Но в сравнение с солдатской никак не шла. Спали они в тепле на полу, на соломе, пищу получали сполна и регулярно. Когда линия фронта вставала, санвзод стоял обычно на полпути от передовой и [тылами] полка. До них иногда долетали снаряды и мины. Они часто вставали на окраине ближайшей к переднему краю деревни. Но приходилось им иногда свои палатки разбивать и где-нибудь в снегу, в кустах или в лесу. В палатках горели железные печки, внутри было жарко, дымно и душно. На подстил в палатку бросали свежий лапник, на нём делали перевязки, лежали раненые и спали санитары. В этом собственно и заключались тяготы их фронтовой и походной жизни.

С этого момента для меня, привыкшего к морозам, к ветру на снегу, начались дни покоя, тепла и сытости.

Раненые с передовой не поступали. Наш полк обезлюдел совсем. Ждали пополнения. Говорили, что маршевые роты идут и уже на подходе.

Но вот тыла полка тронулись с места и по ночам стали делать переходы. На узкой зимней дороге слышались крики, споры и ругань солдат. Сани идут то рысью под гору, то тащатся, медленно забираясь вверх.

Немецкая авиация не летала. С неба сыпался мелкий колючий снег. С дорог начала срываться зимняя позёмка. Люди и лошади потащились по дорогам и днём. Дивизия медленно подвигалась в направлении Пушкино. |Кто-то из соседей шёл впереди.|

— Как чувствуешь себя, лейтенант? — спросил фельдшер, вернувшись с повозочным.

— В штабе полка про тебя спрашивали.

— Как чувствую? О чём говорить! Давай, выписывай! Не буду же я просится у тебя, чтобы меня в санвзводе оставили ещё на неделю!

— Ну, вот и договорились! — улыбнулся фельдшер.

— А то, сам понимаешь! Мне вроде приказали. А я по долгу службы обязан тебя лечить. Может, у тебя ещё голова болит?

— Пустое, фельдшер, говоришь!

— Вечером наша повозка пойдёт в штаб полка. Повозочный отвезёт тебя до самого места. Тебе нужно явиться к начальнику штаба. Скажешь, что ты из санвзвода. Он в курсе дела. Я с ним говорил о тебе.