Поиски счастья - Николай Максимов

Расчеты не обманули его. Василий шел и шел не останавливаясь, чтобы не замерзнуть, не заснуть, не забыть потом направление. Трудно сказать, хватило ли бы сил у всякого человека проделать этот путь. Но Устюгов держался, хотя валил его с ног ветер, мучил голод. Василий раздирал смерзшиеся ресницы руками и двигался дальше, стараясь не потерять из виду берег. Он напрасно обогнул огромный залив: если пойти прямо по льду, Энурмино оказалось бы совсем близко. Но он видел перед собою только плотную завесу пурги. Василий наткнулся на поселение лишь к концу вторых суток, Со времени выезда из дому минуло две ночи и три дня.

Чукчи были испуганы тем, что таньг не просыпался целые сутки…

Когда же Василий, наконец, открыл глаза, около него сидел Ройс.

Они рассказали друг другу о своей жизни.

Ройс все еще надеялся найти золото. Он даже попытался уговорить Василия присоединиться к нему: «Признаки золота несомненны!» Однако Устюгов и слушать не хотел. Он с нетерпением ждал окончания пурги, чтобы скорее успокоить Наталью.

— Даже дом, говоришь, за долги описали? — проговорил Бент Ройс, думая о себе.

— Так нешто у них есть что святое? Жену и сынка на мороз выкинули. Теперь лавка там. А ты что ж, так и помирать здесь будешь? — спросил Устюгов. — Я вот получу паспорт — и айда на Амур, к своим, православным людям.

Бент вздохнул.

Минувшим летом знакомый Ройсу матрос привез ему письмо от матери. Оно было адресовано в город Ном. Мать писала о смерти отца, о том, что, как видно, и она умрет, не повидав больше сына. Старушка хлопотала у себя на родине, чтобы Бенту выдали пособие для возвращения и паспорт, но правительство отказало. Ей сказали, что сын ее ввиду многолетнего отсутствия, в соответствии с законом об эмиграции, не является больше гражданином Норвегии. Лишь о Марэн мать почему-то ничего не писала.

— Вот найду золото, — после долгой паузы неуверенно сказал Ройс, — тогда с деньгами все можно будет сделать.

Утром на третьи сутки после прихода Василия пурга прекратилась.

* * *

В этот день в Уэноме никто из охотников, кроме Ранаургина, не пошел на промысел, хотя за дни непогоды много было израсходовано жира на отопление, а запасы оставались небольшими.

Пешком и на нартах чукчи отправились искать Василия. Колька ушел с Пеляйме.

К полудню в Уэном вернулись три собаки Пеляйме. Наталья совсем упала духом. Вскоре приплелись еще две еле живые собаки.

Стало ясно, что с Василием произошла катастрофа…

Наталья уже не могла ни говорить, ни плакать. Молчаливая, она с утра стояла у яранги, прислонясь к замерзшей сети на нерп, и смотрела в тундру. У Энмины начались предродовые схватки, и она просила оставить ее одну.

Близился вечер. Кое-кто из охотников вернулся. Они ничего не видели: ни собак, ни нарты, ни следов.

К ночи все решили, что Василий погиб и погребен где-то под снегом пургой.

Никто не заходил в ярангу Пеляйме. Впрочем, не заходили, возможно, потому, что знали о роженице. Пеляйме увел Кольку в другой шатер, а Наталья по-прежнему стояла у своего жилья, замерзшая, посиневшая. Она совсем ни о чем не думала, погруженная в какую-то пустоту. Потом она опустилась на снег и, чувствуя, что сил больше нет, закрыла глаза.

…Наталья испуганно вскрикнула и потеряла сознание, когда оказалась на руках у мужа, который заглядывал ей в лицо и охрипшим, тревожным голосом повторял:

— Наташа, Наташа, Наташа!

Василий втащил ее в полог. И лишь после того, как жена пришла в себя, он увидел, что на шкуре лежит бледная Энмина, а рядом с ней — розовый комочек, завернутый в шкуру утробного оленя: следуя обычаю, Энмина сама приняла ребенка.

— Вася… Милый мой! — шептала Наталья, прижав голову мужа к груди и ощупывая его обмороженные щеки. — Я знала, что ты вернешься.

Несомненно, в эту ночь счастье посетило ярангу Пеляйме. В ней родился новый человек, возвратился тумга-тум Василий, победив темные силы.

Пеляйме сиял! Сейчас ему даже не жалко было погибших собак и нарты.

Однако уже на следующий день Устюгов выменял за песцов недостающих в упряжке собак и нарту и вернул их Пеляйме и Энмине.

«Охотник не может оставаться без собак, — так рассуждал при этом Василий, — а погубил их я».

Наталья, смеясь, рассказала мужу, как она чуть было уже замуж не вышла без него… Василий внимательно ее выслушал. Но, к удивлению Натальи, не смеялся и не сердился, а молча поднялся и пошел благодарить этого чукчу за дружбу.

— Сердечный народ, — вернувшись, сказал он жене. — Ты, может, думаешь, что приглянулась ему? Не то, Наталья. Прикинь сама: нешто нужна ему жена, что ни языка, ни жизни ихней не знает? Шкуру и ту выделать не сумеешь. Да и Кочак, смекаю, не обрадовался бы такому браку. В общем, одно неудобство. А вот же пришел, утешил. И не отказался бы от слова. Уж это я чую. Понимать это надо, Наталья.

— Да ты никак осерчал, Вася? Нешто я знала? — стала уже оправдываться Наталья. И ей стало стыдно, что в тот горький день она прогнала душевного человека.

Жизнь потекла по-прежнему.

Наталья наготовила сыну Энмины пеленок и, приводя в немалое смятение отца и мать, сама купала его.

«Что только не придумает эта Наталь!» — думала Энмина, глядя тревожными и счастливыми глазами на своего крепыша.

К весне обычно в поселениях становилось голодно. Летние запасы моржового мяса кончались, а нерпу не всегда добудешь. Старики, дети и женщины ловили удочками в прорубях бычков, охотники ставили сети на нерпу. Кое-кто еще, правда, постреливал во льдах, но патроны были на исходе.

Туго стало и в яранге Пеляйме. Винчестеры стояли без дела. Пеляйме не мог лишить Энмину свежего мяса, он поехал в бухту Строгую, отдал купцу едва не половину добытой пушнины и привез новый карабин с патронами и все, чего недоставало в яранге.

Теперь он не только возвращался с моря всегда с добычей, но и делился ею с соседями. Устюговы оказались его нахлебниками.

— Неладно эдак, Вася, — говорила мужу Наталья.

Устюгов и сам знал, что неладно. И хотя он, как и другие, каждый вечер опускал в проруби две — три сетки, утром они редко оказывались с добычей. Василий сплел еще пять сеток, но это мало что изменило.

— Купил бы и ты ружье, — донимала его жена. — Не жадничай, Вася. Срамота одна — на чужих хлебах жить.

Василий молчал, хмурился, но в бухту Строгую не ехал. Жалко ему было пушнины: не для того он погибал в тундре, чтобы теперь чуть не даром отдать ее купчишке.

Каждое утро Устюгов отправлялся к своим лункам во льду проверять сети, но все безуспешно. Вот и сегодня его сетка пустовала, а рядом, в чужую, попалась нерпа! «Как же так получается? — думал он. — Хорошо бы сплошную сеть поставить. Ни одна не ушла бы. Да как подо льдом-то поставишь?»