Грех во спасение - Ирина Мельникова

Пальцы графа тем временем покинули ее. Пробормотав Машино имя, он прижался губами к ее нежной шее и принялся ласково поглаживать обнаженную грудь своей жертвы. Потом коснулся языком маленького соска и приподнялся на руках, приготовившись к последней атаке на тело лежавшей под ним без движения женщины.

– Сейчас ты поймешь, что твой Митя не идет ни в какое сравнение со мной! И скоро сама уже будешь умолять меня о любви, а я еще подумаю, достойна ли ты ее, – с торжеством в голосе, слегка задыхаясь от возбуждения, произнес Лобанов, и в этот момент Маша краем глаза заметила пустую кружку из-под кумыса, лежащую буквально в вершке от ее правой руки. Вероятно, во время борьбы она упала со столика, но не разбилась благодаря кошме. Доли секунды хватило Маше, чтобы опередить графа, схватить кружку и из последних сил опустить ее на темя мерзавца.

Лобанов обмяк и навалился на нее враз потяжелевшим телом, но сознания, видно, не потерял и, когда Маша попыталась вывернуться из-под него, ухватил ее одной рукой за запястье, а другой – за горло. Маша закричала отчаянно, забилась в его руках и ударила ногой в столик, на котором стоял масляный фонарь. Столик повалился на пол, а горящее масло из разбившегося светильника выплеснулось на спину графу. Он дико вскрикнул, вскочил на ноги, пытаясь сбить пламя, вмиг охватившее его крупное тело. С ужасом Маша заметила, как огонь набросился на ее изорванную в клочья, валявшуюся на кошме рубашку, и, недолго думая, подхватила разбросанные тут же панталоны и сюртук графа и выскочила из юрты.

Лобанов выбежал следом и принялся кататься по траве, пытаясь сбить пламя. От костров, взволнованно крича, бежали солдаты и казаки. Окружили графа плотным кольцом, накрыли его мокрой кошмой, а потом принялись рушить топорами полыхавшую, как огромный костер, юрту.

Маша бросилась к темнеющему невдалеке лесу, моля бога, чтобы о ней позабыли на некоторое время. Забежав в кусты, она натянула на себя графскую одежду, которая была велика и с трудом держалась на ней. Но это не имело большого значения, гораздо хуже то, что она была босиком, и ноги сразу же заломило от холода. К тому же на траве выступила утренняя роса, и волочившиеся по земле края графских панталон тут же намокли, их пришлось закатать выше колен.

В лагере тем временем царили переполох и всеобщая сумятица: кажется, от первой занялась огнем и соседняя юрта. Тени людей и взбудораженных огнем и криками лошадей метались и кружились в какой-то воистину дьявольской пляске. Выкрикивали нечленораздельные команды офицеры. От догорающей юрты неслась порождаемая казачьими и солдатскими глотками отменная трехэтажная ругань, и Маша нырнула в спасительную темноту елового леса. Вот-вот в лагере спохватятся, обнаружат ее исчезновение и бросятся в погоню...

Она не слишком верила в то, что ей позволят уйти слишком далеко, да и разве можно скрыться от погони, передвигаясь босиком по таежной чаще? В первые же минуты она в кровь исколола подошвы и сбила пальцы ног, но продолжала бежать по лесу, закусив губу, плача от боли и страха и поддерживая на ходу то и дело спадающие графские панталоны.

Намокшие от росы волосы облепили лицо, встречавшиеся на пути ветки грозились выколоть глаза, но она упорно бежала и бежала в глубь еловой чащи, стремясь уйти как можно дальше от лагеря.

В какой-то момент она поняла, что, следуя по едва заметной тропинке, помогает преследователям скорее обнаружить ее. И с той поры стала выбирать наиболее труднопроходимые для верховых участки леса: долго шла по бурному ручью, отчего согревшиеся было ноги опять заледенели, перепрыгивая с одной валежины на другую, преодолела чудовищную мешанину из веток, корней и искореженных стволов – следы давней бури, пролетевшей над тайгой, – потом вскарабкалась на каменистую горку, цепляясь за упругие ветви можжевельника, опутавшего полуразрушенные скальные глыбы, обросшие к тому же толстым слоем мха и разноцветными лишайниками. Здесь она позволила себе немного отдышаться и оглядеться вокруг.

Со всех сторон ее окружала бесконечная темная тайга, еще сонная. Но на востоке уже прорезалась робкая полоска зари, а над таежными просторами разлеглось серое марево предрассветных сумерек. Клубы белесого тумана поднимались из распадков. Его седые и неопрятные космы уже доползли до границы альпийских лугов и постепенно заволакивали долину реки, блестевшую далеко внизу у основания сопки, на вершине которой неожиданно для себя оказалась Маша.

Она вновь с опаской прислушалась к едва различимым звукам, доносившимся из лагеря, но наползавший туман постепенно закутывал мир в свой толстый войлок, заглушив и рокот реки, сердито грызущей валуны на перекатах, и крики людей. И даже шум постепенно просыпающейся тайги перестал звучать тревожно, а стал мягче, спокойнее...

Маша устроилась под прикрытием корней огромного выворотня и уже без прежней паники попыталась осмыслить свое нынешнее положение. А оно, как ни крути, было безвыходным.

В лагере остался Митя. И не в ее силах теперь спасти его! Да и самой Маше, даже в том случае, если казаки не поймают ее, вряд ли удастся долго протянуть: без пищи, без оружия, в неподходящей одежде, да еще и босиком, она проживет в тайге от силы неделю, если еще раньше не станет жертвой голодного лесного зверя...

Или стоит все-таки вернуться в лагерь? Там у нее будет гораздо больше шансов помочь Мите. Но тут в ее памяти возникло искаженное страшной болью лицо графа, и она вздрогнула от ужаса: неужели он погиб? Что-то наподобие жалости проникло в ее сердце, но тут она снова ощутила его похотливые прикосновения, пальцы, раздиравшие ее тело, и содрогнулась теперь уже от омерзения: даже и речи не может быть о возвращении в лагерь! И если даже граф выжил, ее обвинят в покушении на убийство и посадят в клетку, как и Митю. И тогда она уже ничем не сумеет помочь своему любимому.

Маша опустила голову на колени, и усталость навалилась на нее непосильной тяжестью, смежила веки, притупила бдительность. Только на мгновение она позволила себе расслабиться, забыть об опасности, и это стоило ей свободы.

За спиной беглянки едва слышно хрустнула ветка. Чьи-то сильные руки подхватили ее под мышки и поволокли вниз по склону. Она вскрикнула, и в то же мгновение шершавая, без сомнения мужская, ладонь, отдающая конским потом и крепким табачным запахом, зажала ей рот. Девушка задохнулась и уже в который раз за эти дни потеряла сознание.

32

Что-то холодное и влажное обняло ее лоб, тяжелые капли скользнули по лицу, и Маша попыталась поймать их губами. В следующее мгновение мягкие и ласковые руки осторожно приподняли ее голову, и женский голос прошептал: «Пей, милая, пей!»