Другая музыка нужна - Антал Гидаш

не Фрайер, а Фицек!

Запор щелкнул.

Перед Фицеком стоял высокий мужчина — новый арестант. Он посмотрел на Фицека, узнал его.

— Господин Фицек, а сюда, видать, вы пришли первый!

Перед Фицеком стоял невеселый портной Венцель Балаж.

Фицек покачнулся и, не подхвати его Балаж, упал бы.

— Что вы, господин Фицек, что вы!.. Да ну же…

— Отведите его к койке, к той, что у окна, — сказал Антал Франк.

Венцель Балаж помог Фицеку дойти до кровати, раздел его, укрыл. Фицек рыдал.

Арестанты притихли. Больше никто не смеялся.

А арестант, разыгравший г-на Фицека, все еще сидел на параше. Это был Карой Шиманди. Спасаясь от расстрела, он бежал с фронта и, сознавшись наполовину в каком-то выдуманном давнем преступлении, устроился в тюрьме, надеясь остаться в ней до конца мировой войны.

7

Мартон и Тибор стояли совсем близко к грохочущему оркестру.

Все им было знакомо: люди и трубы, солдаты и штатские, медные тарелки и барабаны, женщины и мужчины, молодые и старые.

Музыка, как всегда, разгорячила Мартона, но еще больше взбудоражила его толпа, она зарядила Мартона, словно аккумулятор. К нему опасно было даже прикоснуться.

Оркестр, поставив три точки: «Бум, бум, бум!» — вдруг замолк. На пыльной улице воцарилась глубокая тишина. Толпа, как бывает с только что пробудившимися от сна детьми, сперва молчала: над нею еще властвовал сон — музыка, потом посыпались слова — все быстрей, живей… Люди говорили без умолку.

Мартон еще издали заметил могучего вихрастого Петера Чики, который, приближаясь, становился все выше и выше.

— Глянь, да он с девушкой! — сказал Мартон Тибору.

Петер и в самом деле пришел с той красивой девушкой, которая в белом халате восседала в фальцовочном цехе на небольшом возвышении. Блузку под халат она не надевала и, чтобы сберечь ее, каждое утро аккуратно вешала в стенной шкафчик. Это к ее блузке прижался однажды лицом Пишта и, вдохнув по самые лопатки аромат девушки, прошептал: «Жужи!.. Жужо!..» Девушка неторопливо, изящно и почти милостиво выдавала жетоны работницам, которые таскали на подносах консервные банки к железным корзинам.

— Жужи Капоши, — смиренно и весело представил ее Чики. — Жужи Капоши.

Девушка и сейчас была хороша, но здесь, на улице, и не в белом халате выглядела не так эффектно, как в цехе.

Она чуточку вскинула голову и без улыбки протянула руку в перчатке Мартону и Тибору. Мартон охотней всего хлопнул бы ее по руке. Высокомерное движение девичьей руки в перчатке вовсе не соответствовало тому дурманящему, самозабвенному чувству, которое владело здесь всеми. Народу было много, особенно молодежи, и они весело смеялись, по-товарищески увлеченные друг другом, впрочем, иногда и не по-товарищески. («А девушек-то сколько!») Но главное — всех охватило одно чувство: они готовы друг ради друга вступить с кем угодно в бой.

Мартона больно задело фамильярное «Жужи» Петера Чики. «Кто знает, как давно они знакомы, а мне ни слова не сказал».

— Когда вы вышли из дому? — спросил он у Петера, лишь бы спросить что-нибудь.

— Представь себе, на заре. Еще только-только солнце всходило. Мы назначили свидание на площади Орци… И оттуда все пехом и пехом, да еще кружным путем. Через Народный парк… Вместе с ней, с Жужи. А вы?

— Мы тоже пешком пришли, — холодно ответил Мартон.

Жужи Капоши молчала. Она рассердилась на Петера. «Зачем так подробно докладывать «этим»? И надо было ему рассказать, что они шли через Народный парк!»

Петер почуял, что «влип кругом».

Он взял за руки Мартона, Жужи и потянул друг к другу.

— Это Мартон. Мой самый близкий друг. Он, ей-богу, хороший парень. И Тибор тоже. Помнишь, Жужи, я говорил тебе в Народном парке, что очень люблю его и Тибора тоже?

Жужи передернула плечами.

— Ну и любите! Мне-то что!..

Петер отпустил ее руку. Обернулся к Мартону.

— А с тобой что стряслось?

— Ничего, — сердито буркнул он. — Я весел, как ласточка, подбитая камнем.

Мартон кинул взгляд на девушку. Она напоминала восковую куклу из витрины парикмахерской на проспекте Эржебет. У куклы тоже были прекрасные волосы, лицо, грудь — и все восковое. И все-таки она казалась Мартону женщиной, поэтому всегда вызывала какое-то неприятное чувство.

Мартон вздрогнул, очнувшись от своих дум. Возле заводских ворот он приметил вдруг Йошку Франка и Пирошку. Не сказав ни слова, пошел им навстречу.

8

Дурное расположение было написано у него на лице. Но явилось уже и то возвышенное чувство, о котором мы говорили, и объяснялось оно тем, что юноше пошел семнадцатый год и что на дворе стояло лето и июнь был так прекрасен.

Йошка Франк беседовал с Пирошкой. Иногда они улыбались друг другу, иногда же лица их заволакивались заботой. Девушка и юноша, словно две молодые акации под плывущими облаками, то загорались сиянием, то тускнели.

Мартон уже подошел было к ним, как вдруг глаза его остановились на Пирошке. Ему приятна была эта девушка, такая милая каждым своим движением, нравились ее прелестное изменчивое лицо и глаза, которые, казалось, и спрашивают и отвечают одновременно. И Мартону непременно захотелось сравнить с чем-то Пирошку. Это было у него тоже новое свойство; и хотел он того или нет, но проявлялось оно с все большей силой. «Гроздь сирени. Сама себя не замечает. Прекрасна без тщеславия. Скажу, ей-богу, скажу ей!» — ободрял он себя и поднял было даже руки для объятия. «Ты прекрасна, как гроздь сирени!» Но, подойдя к ним, бросил только:

— Здорово! — и запнулся. Настроение у него снова испортилось.

— Что с тобой! — спросил Йошка Франк.

— Ничего!

— Из-за отца?

— И из-за отца…

— Пирошкиного тоже забрали.

— Знаю… Твоего тоже… Но это совсем другое дело. Моего обвиняют в мошенничестве, в обмане армии.

— А Пирошкиного — в измене родине. Это что, лучше, по-твоему?

Мартон молчал. Его занимали теперь только изумленные глаза Пирошки и «гроздь сирени».

Глаза Пирошки не впервые останавливались на Мартоне и даже задерживались иногда дольше, чем полагалось. Ей нравился этот юноша, обладавший какой-то непонятной силой, нравились его кудри, напоминавшие подчас необузданные черные молнии. Случалось, что Мартон действовал на нее даже больше, чем ей хотелось бы. В такие минуты она сердилась… Но не на себя, а на Мартона. Боялась, хотя, в сущности, бояться не следовало. Они были друг для друга загоравшимися и тут же гаснущими огоньками. А ведь даже бездумная бабочка перестает кружить вокруг то и дело угасающего огонька.

— Послушай! — сказал Йошка, взяв Мартона за руку, точно брата. — А ты все-таки дурак чуточку.

— Дурак?

— Да. — И Йошка пожал Мартону руку, боясь, как бы он