Другая музыка нужна - Антал Гидаш

идиотов, а уж скорей всего — к сумасшедшим; и здесь — сумасшедший дом.

Впечатление это усугублялось еще и тем, что арестанты сидели небритые, обросшие бородами и ели с невиданной, почти пугающей сосредоточенностью, так осторожно, чтобы и капли не уронить. Кидали на Фицека косые пытливые взгляды, но еду не прерывали.

Фицек испугался. А что, если кто-нибудь вскочит и кинется на него, а потом с воем набросятся и другие?..

Но нет, ложки подымались, опускались и, тихо звякая, стукались о жестяные котелки. Арестанты ели как ни в чем не бывало: будто и дверь не отворялась, будто и Фицека не втолкнули в камеру.

Вот один, покончив с коричневой бурдой, сперва облизнул ложку, потом сунул указательный палец в котелок и что-то снял с его стенки. Что это? Сразу и не поймешь! Ага, оказывается, чечевичка! Арестант хотел было осторожно поднести ее ко рту, но чечевичка, видно, упала на пол, потому что узник недовольно насупился. Затем он поставил котелок на ребро и стал скрести его ложкой. Тщетные старания! Арестант отодвинул котелок, положил ложку и уставился на котелок соседа, где оставалось еще немного похлебки. Сосед подносил ложку к усам, а сидевший рядом следил за его движениями.

Фицек стоял. В углу, держа котелок на коленях, сидел какой-то человечек и грустно, без всякого рвения хлебал баланду. Он медленно и устало поманил Фицека.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Ференц Фицек.

Худой и бледный мужчина — бледность его еще больше оттенялась черной бородой — уставился на Фицека. Глаза его совсем ушли под лоб.

Фицек вздрогнул: «Этот уж наверняка приговорен к смерти».

— Вы господин Фицек? Сразу узнал вас. Я Антал Франк с улицы Мурани.

— Не помню! — соврал тут же Фицек, в котором внезапно в двадцать лошадиных сил заработал своеобразный жизненный инстинкт. Никого он не помнит, ничего не знает. Пусть его не трогают, он не желает иметь ничего общего с «этими», не то еще, чего доброго, перепутают с ними, а он не виноват. Он хочет выйти на волю.

— Не помню, — снова повторил Фицек.

— У вас была сапожная мастерская на улице Мурани? — спросил Антал Франк, решив, что, видимо, обознался. Быть может, этот Фицек — не тот Фицек.

— Была, — ответил Фицек. — Ну и что с того? Вас я все равно не знаю. К сапожникам разные ведь ходят люди. Всех не упомнишь. Башмак есть башмак. Починка есть починка. У заказчика сапожник не требует удостоверения личности. Такого правила в ремесленном свидетельстве нет. Всякий может прийти и поставить заплату на башмак. Сапожник отвечает за свою работу, а не за заказчика. Откуда ему знать, что делал клиент перед тем, как прийти к нему в мастерскую?

Антал Франк молчал. А Фицек, захлебываясь от волнения, все говорил и говорил.

— Я ни в чем не виноват! — стонал он. — Клянусь живым богом!..

В это время кто-то издал громкий и довольно обыкновенный в тюрьме неприличный звук. Но Фицек продолжал еще горячей:

— Клянусь живым богом, а уж коли я клянусь, это не фунт изюма, потому что так и знайте: рот мой не задница! Ну вот, дело было так…

— Кого пристукнули? — крикнул Фицеку худенький низкорослый арестант, прервав поток его слов.

Фицек чуть не зарыдал, точно ребенок, почуявший, что спасения нет и порка неминуема.

— Меня сюда по ошибке привели! Я, так и знайте, никого не убивал! Меня обвиняют в том, будто я армию обманул.

— Осел! Да здесь уже четверо обманщиков армии. Они тоже все невиновные.

— Это не мое дело! — крикнул Фицек.

— Ничего! Не ваше, так будет вашим! Привыкнете!

— Вот и назло не привыкну! Невиновной только птицу держат в клетке.

— Да что вы говорите? Займите лучше пустую койку! А ну живей, живей, а то болтается, как дерьмо в проруби… Эй, фрайер!

— Я, прошу прощенья, не Фрайер, а Фицек, — запротестовал он, решив, что фрайер — это фамилия.

И продолжал стоять, не желая занимать койки, не желая садиться. Ему казалось, что этим он узаконил бы свое положение арестанта.

— Не надоело еще?

— Это мое дело! Хочу — и стою!

Всем было наплевать. Пускай себе стоит!

Но Фицек передумал вдруг. Подошел к свободной койке в конце камеры. Прилег. Накрылся с головой одеялом. Уж коли он вынужден здесь остаться, так хотя бы не видеть никого — и пусть его тоже никто не видит.

6

Арестант, спросивший Фицека, кого он пристукнул, встал. Подмигнул товарищам по камере.

Это был уже немолодой человек, лицо его было то мальчишески веселым даже кротким, то искажалось вдруг отвратительной жестокой гримасой.

Он подошел к стоявшей возле двери параше, описывая широкие круги матросскими клешами, которые, словно синие флаги, взлетали у него на каждом шагу. Подойдя к параше, он склонился над ней.

— Ференц Фицек! На допрос! На освобождение! — загудел он в парашу изменившимся голосом.

И прозвучало так, будто кто-то снаружи крикнул в камеру.

Потом выпрямился, спустил уже заранее расстегнутые брюки и уселся на парашу, равнодушно, почти смиренно глядя вдаль.

Фицек вскочил. Лицо его исказилось от радости. Блуждающим взором окинул он потолок, словно ища там «живого бога», чтобы поблагодарить его. Потом строго взглянул на арестантов и быстро закрыл глаза — не то чтобы даже закрыл, а скорей лишил арестантов своего взгляда.

И подбежал к двери.

— Я так и знал! — прошептал он и горестно и радостно. — Так я и знал!.. — И прижал губы к холодной железной пластине двери.

Он стоял, прильнув к ней, стоял долго. Над головой у него уже загорелась затянутая паутиной тусклая электрическая лампочка. Она окружила голову г-на Фицека жидким ореолом.

А сидевший на параше завел:

— Тары-бары-растабары, а вот он тир, а вот он тир. Поди-ка сбей яйцо с фонтана, будешь ты богаче пана! Эй, друзья, качель свободна, покачаетесь! Арестантики, петля свободна, поболтаетесь!

Арестанты посмеивались, раздевались и залезали в постели. Фицек слышал их смех, но пропускал мимо ушей. Стоял… Ждал… Ничего! Он уже заподозрил что-то неладное. Но и об этом не хотел знать. Стоял… Ждал… Что такое? Он до боли прижал лицо к обитой железом двери. И вдруг лязгнул запор. Заключенные прислушались: «Да неужто правда?»

Несчастный Фицек как-то странно заскулил: «Гос-по-ди боже!..» И с такой силой прижался к двери, что, распахнись она внезапно, он вылетел бы наружу. Но дверь раскрылась медленно, и надзиратель, втолкнув другого арестанта, отбросил вместе с ним и Фицека.

— Меня на допрос вызывают!.. Меня на волю выпускают!..

Тюремному надзирателю уже известна была эта игра.

— Фрайер! — прикрикнул он, запирая дверь.

— Я