Гипсовый трубач - Юрий Поляков

Понявин наконец закончил спич и вздохнул с облегчением, как спелеолог, выбравшийся все-таки наружу. Следом стали говорить тосты остальные, стараясь выражаться без мудреностей, чтобы не обидеть косноязычного кормильца, ревниво внимавшего каждому слову. Хотя, как прикинул тщательный писатель на основе своего небогатого ресторанного опыта, стол обошелся благодетелю едва ли дороже, чем сто долларов за человека, а возможно, и того меньше. Придя к такому выводу, он сразу почему-то вспомнил треугольные марки из серии «Фауна Бурунди».

Когда дошла очередь до Истобниковой, она с трудом поднялась из-за стола, опираясь на палку, и тихо произнесла:

— За молодость, ребята!

— Диабет. Ранний. Тяжелый. Без ноги, — тихо доложила Валюшкина. — Муж. Танцор. Бросил.

— А что нам скажет наш писун? — поинтересовался Понявин с той добродушной иронией, с какой деловые люди обычно относятся к разного рода творческим существам.

Андрей Львович, не любивший говорить тостов, отделался легким стихотворным экспромтом, придуманным, конечно же, заранее — с вечера:

За наши годы молодые,За неоконченную жизньПодымем рюмки налитыеИ опрокинем в организм!

— Прямо Херасков! — погрозил глава застолья вилкой.

Они встретились взглядом, и только теперь Кокотов наконец понял, на кого похож Лешка. Наукой доказано: умственные способности взрослой хрюшки достигают уровня четырехлетнего ребенка, что не так уж и плохо для будущего окорока. Понявин напоминал ему кабанчика, переступившего эту ребяческую черту и развившегося в полноценного мыслящего хряка, но пока еще на всякий случай скрывающего свои подлинные возможности от людей. Лишь чересчур умный взгляд выдавал: перед нами уже не свинья, не-ет, совсем не свинья…

Потом пели, блестя слезами воспоминаний и сглатывая подступающую к горлу тоску по утраченной юности:

Школьные годы чудесные —С дружбою, с книгою с песнею!Как они быстро летят!Их не воротишь назад…

Понявин дирижировал вилкой, иногда отвлекался, подзывая старшего полового, кивал на стол и что-то брезгливо ему выговаривал.

Разве они пролетят без следа-а?Не-ет! Не забудет никто никогдаШко-о-ольные го-о-оды!

Потом танцевали, все, кроме Понявина и Истобниковой. Первый был слишком мал и толст, а Рита… Рита смотрела на пьяный перепляс с грустной усмешкой, ведь внутри-то она все еще оставалась легкой, как пушинка, спортивной танцоркой, призеркой конкурса в Братиславе. Зато Ананий Моисеевич неутомимо таскал по залу своих бывших учениц в старомодном, угловатом вальсе. Он даже хотел сделать стойку на руках, и его с трудом отговорили. Валюшкина решительно абонировала Кокотова на весь вечер. Она рассказала ему, что работает в банке, недавно купила по ипотеке однушку и отселила наконец бывшего мужа, который так и не смог понять: если обществу больше не нужны физики-теоретики, то совсем не обязательно по этому поводу с утра до ночи пить. Дочь в прошлом году вышла замуж и уехала в Чикаго. И бывшая староста, оставшись одна в трехкомнатной квартире, теперь снова молода и свободна — поэтому три раза в неделю ходит в бассейн.

— Ты отлично выглядишь! — похвалил Андрей Львович.

— Один. Тридцативосьмилетний. Предложение. Сделал! — гордо сообщила она, налегая на одноклассника удивительно упругой для ее лет грудью.

— Согласилась?

— Думаю.

Оклякшин сильно напился, со всеми перечокался, переобнимался и перецеловался. По залу он передвигался от одной танцующей пары к другой, как хмельной путник перемещается в пространстве, хватаясь за фонарные столбы. Достигнув Кокотова с Валюшкиной, он обнял их и, развернув так, словно собирался сплясать сиртаки, попросил с надрывом:

— Ребята, вы только не болейте! Умоляю! Но если что — сразу ко мне! Спасу!

— Что ж ты Аду. Марковну. Не спас? — укорила Нинка.

— Если бы она пришла раньше на полгода… спас бы! Не опаздывайте к врачу, ребятки! Вот… визитки… звоните в любое время! Ночью, утром, в метель… В любое! Помощь придет! Нет, извини, Андрюха, это не моя визитка. Лешкина. Гляди-ка: Понявин Алексей Иванович, ресторатор, действительный член Международной академии правильного питания. Ё-моё! Лешка-партизан — академик! Очуметь! Ага, а вот моя. В любое время — ночью, утром, в метель… Только скажите: «I need you!»

Тем временем официанты внесли осетра величиной с хорошую торпеду. В глазницы были вставлены черные маслины, и казалось, рыбина смотрит на все это гастрономическое безумие грустными еврейскими глазами.

— Осетр — современник динозавров! — наставительно заметил Оклякшин и стал заваливаться на бок.

Половые по кивку Понявина подхватили доктора и унесли в отдельный кабинет — полежать. Когда ели десерт, Нинка вдруг задумчиво произнесла:

— Даже не знаю, показать тебе или нет?

— Что?

— Зазнаешься!

— Не зазнаюсь! — пообещал Андрей Львович, недоумевая.

— Ладно.

Валюшкина сняла со спинки стула просторную сумку фирмы «Мандарина Дак» и вынула из нее школьный альбом для рисования, довольно затрепанный.

— Смотри! — сказала она и отвела взгляд.

Автор «Бойкота» переворачивал страницы с изумлением и гордостью: оказывается, все эти тридцать лет Нинка внимательно следила за его литературной судьбой. В альбом были вклеены вырезанные из газет рецензии на его повесть про восставших школьников, даже крошечные заметки о каких-то давно забытых встречах и конференциях, где он участвовал и упоминался через запятую. А «Гипсовый трубач» был изъят из журнала «Железный век» и тоже вклеен, причем некоторые строчки отчеркнуты розовым маркером. Например, вот такие:

«…Последняя, третья смена заканчивалась. Скоро, скоро им предстояло расстаться и разъехаться по домам. Он старался не думать об этом, как не думают в юности о смерти, но, конечно, понимал: скоро все закончится, и не мог, не хотел смириться с тем, что вот эта звенящая нежность, наполнявшая его тело с того самого момента, когда он впервые увидел ее на педсовете, так и умрет, развеется в неловких словах, случайных касаньях рук, косвенных взглядах, улыбках, полных головокружительной плотской тайны. Кажется, и она чувствовала нечто схожее, день ото дня смотрела на него с нараставшей серьезностью, даже хмурилась, точно готовилась принять какое-то очень сложное и важное решение. А поцеловались они за всю смену только раз…»

— Нинка! — только и смог вымолвить Кокотов.

— У меня все твои книги есть. Ты хорошо стал писать! Но мало…

— Да, мало… — согласился Андрей Львович, благодаря судьбу за то, что одноклассница ничего не знает о кроличьей плодовитости Аннабель Ли.

На прощанье Валюшкина тоже дала ему свою визитку, сообщив, что она начальник отдела личных вкладов банка «Северное сияние».

— Звони!

— И ты звони!

— Я. Звонила. Теперь твоя. Очередь.

— Позвоню.

— Хочешь. Я — тебе. Счет открою?

— А у вас проценты хорошие?

— Обычные. Но если. Форс-мажор. Деньги. Вытащу.

— Спасибо, Нинка!

— А поцеловать?

— Мм-а! — Он чмокнул ее в щеку.

— Какие же вы, мужики, скучные после сорока! — сказала она грустным человеческим голосом.

Визитку Оклякшина Кокотов, как обычно, засунул неизвестно куда и, вернувшись напуганный из поликлиники, перерыл полквартиры, но так и не нашел, зато в вазочке, где при Веронике лежали конфеты, обнаружил Нинкину карточку и набрал ее рабочий телефон.

— Банк «Северное сияние»! — отозвался влекущий девичий голос.

— Мне бы… госпожу… Валюшкину!

— Нину Викторовну?

— Да-да…

— Как вас представить?

— Кокотов.

— Кокотов? — переспросил голос, чуть повеселев. — Одну минутку!

— Андрей! — почти тут же откликнулась одноклассница. — Привет! Надумал. Счет. Открыть?

— Нет…

— А что? — игриво спросила она.

— Я визитку Оклякшина потерял.

— А-а-а… потерял… — бесцветно повторила бывшая староста. — Подожди! Записывай…

Глава 50

Человек-для-смерти

После того как медсестра сердито постучала в кабинет исчезнувшего заместителя главного врача, прошло минут пять, и вдруг оттуда донеслись звуки жизни. Дверь осторожно отперли изнутри и чуть приотворили явно для разъяснения наружных обстоятельств. Видимо, обстоятельства эти оказались благоприятными, и уже через мгновение на пороге стоял, унимая зевоту, сам Оклякшин, краснолицый, в белом халате. Завидев томящегося в ожидании одноклассника, он удивился, обрадовался и распахнул объятья. От Пашки несло одеколоном и коньяком, явно только что употребленными соответственно для наружного и внутреннего освежения. Кокотов боковым зрением отметил, что товарищеские объятья с доктором не ускользнули от завистливых взглядов других пациентов, и почувствовал глупую гордость, как в детстве, когда кто-то из могущественных взрослых привечал его, простого ребенка, добрым вниманием.