Механизм сталинской власти: становление и функционирование. 1917-1941 - Ирина Павлова

Какова была цена, к примеру, одной хлебозаготовительной кампании 1934 г. в Западно-Сибирском крае, можно судить по следующим данным: только за период с 5 октября по 4 ноября 1934 г. было рассмотрено 180 дел, из них 158 по статье 58–14 Уголовного кодекса «за саботаж в хлебосдаче» и 22 дела по закону от 7 августа 1932 г. По этим делам проведено 108 показательных судебных процессов в сельской местности, 46 процессов – в районных центрах и 26 – в городах, причем выездными сессиями было охвачено одновременно 72 района. Эти процессы рассматривались властью как средство устрашения и своеобразное средство мобилизации населения на активное проведение хлебозаготовительной кампании. За этот период по статье 58–14 было репрессировано 779 человек, из них 194 с санкции Эйхе расстреляны, 225 получили по 10 лет лагерей, 113 – от 10 до 5 лет лагерей, 170 – срок от 5 лет до 1 года, остальные были приговорены к исправительно-трудовым работам без заключения в лагерь. Из 194 расстрелянных 78 были названы кулаками, 36 – социально-чуждыми, причем 30 из них являлись должностными лицами, 37 – единоличниками и 13 были колхозниками. По закону от 7 августа 1932 г. было репрессировано 140 человек, из них 46 – расстреляно[1027]29.

По имеющимся данным, осенью 1934 г., в Западно-Сибирском крае к суду по делам, связанным с хлебозаготовками, было привлечено 7962 человека[1028]30. Основанием для осуждения были обвинения не только в саботаже или хищении государственной собственности, но и в недоброкачественном ремонте сельскохозяйственных машин или их поломке, в плохом качестве уборки урожая, порче зерна и т.п.

1934 год не был каким-то особенным в этом отношении. Такими методами власть действовала и в предшествовавшие, и в последующие годы. Для сравнения: в том же Западно-Сибирском крае в 1933 г. было осуждено 15 694, в 1935 г. - 2829, в 1936 г. - 1371 человек[1029]31. Уменьшение числа осужденных свидетельствует лишь о том, что колхозники научились приспосабливаться к новой жизни.

Сталинская власть осознавала нежелание колхозников работать на государство. «...Имейте в виду, – наставлял 11 октября 1934 г. Каганович уполномоченных ЦК, командированных на проведение хлебозаготовительной кампании в Западную Сибирь, – что и косовица, и молотьба, и вся работа сейчас в деревне вовсе не носит характера страды (реплика Эйхе: крестьяне разучились страдовать). В Челябинской области я это видел, то же самое, вероятно, и у вас. Ссылки на то, что нет рабочей силы, нет лошадей, нельзя ли перенести сроки уборки. Если бы вопрос стоял о том, что все использовано до ниточки, – то надо было бы рассуждать, как поделить имеющиеся средства. Но беда в том, что колхозник работает на 40 % того, что он может дать. Действительно, даже честные колхозники разучились страдовать. Я пристыдил двоих:

– Как вам не стыдно, как вы работаете?

– Да ничего, работаем.

Скажите честно, разве так вы работали на своем клочке земли?

У него и глаза засветились: конечно, говорит, не так». Однако далее Каганович делает вывод, который только и мог сделать представитель сталинской власти: «Надо ставить вопрос политически. Надо сказать: мы знаем, что есть саботажники... наши позиции сильны, крепки политически, а колхозники нарушают закон, работают плохо, когда государство дает им и машины, и все. А они хлеба не желают сдавать государству...»[1030]32. Это означало снова действие путем репрессий. Круг замыкался – позитивных экономических стимулов в арсенале сталинской власти не было.

Только при постоянном вмешательстве партийного государства в хозяйственную жизнь, которое носило характер импровизаций и политических кампаний, могла существовать экономическая система во времена Сталина. У этой системы были свои «достоинства», которые и сегодня привлекают внимание некоторых политических сил. Она могла путем грабежа мобилизовать ресурсы на отдельном участке или направлении и сделать рывок, который, как правило, оплачивался не только снижением уровня жизни населения, но и прямыми человеческими жертвами. Поэтому советскую хозяйственную систему, как верно заметил еще в 1930 г. американский экономист К. Гувер, «невозможно анализировать и оценивать без эмоций»[1031]33.

Однако для сталинской власти эти «ошибки и недочеты» не имели практически никакого значения. Главным в процессе огосударствления сельского хозяйства был вопрос о том, какое количество сельскохозяйственной продукции, автоматически рассматриваемое уже в денежном выражении, окажется в распоряжении государства.

На сталинском языке это был «вопрос о товарности колхозно-совхозного зернового производства». В своем отчетном докладе на XVIII съезде ВКП(б) Сталин произвел расчет товарности сельского хозяйства на 1938 г., взяв за основу цифровые выкладки известного статистика и экономиста B.C. Немчинова. Напомнив, что до Первой мировой войны деревня давала из расчета 26 % товарности производства около 1,3 млрд. пудов товарного зерна, Сталин, исходя из показателя товарности колхозно-совхозного производства в 1938 г. в 40 %, получил 2,3 млрд. пудов товарного зерна, т.е. на 1 млрд. больше, чем до войны. Полученным результатом он остался вполне удовлетворен, о чем свидетельствуют его слова на съезде: «Следовательно, высокая товарность совхозно-колхозного производства является его важнейшей особенностью, имеющей серьезнейшее значение для снабжения страны.

В этой именно особенности колхозов и совхозов заключается секрет того, что нашей стране удалось так легко и быстро разрешить зерновую проблему, проблему достаточного снабжения громадной страны товарным зерном»[1032]34.

В литературе проанализирован этот пассаж из доклада Сталина. Н.С. Симония заметил, что Сталин здесь «смухлевал». Когда он говорил о товарном зерне довоенного времени, то учитывал только внедеревенский объем продаж (о чем он на этот раз не упомянул). Оценка же товарного зерна в 1938 г., помимо государственных заготовок и государственных закупок, включала также и внутридеревенскую торговлю объемом до нескольких сотен пудов (только теперь в ней участвовали не индивидуальные хозяйства, а колхозники). Поэтому действительный разрыв в уровнях товарности хлеба до Первой мировой войны и в 1938 г., даже исходя из данных самого Сталина, должен быть приблизительно на 400 млн. пудов меньше. Но главное все же в другом. С политэкономической точки зрения Сталин сопоставлял не совсем сопоставимые вещи. Ежегодные государственные заготовки зерна по 1,6–1,8 млрд. пудов во второй половине 1930-х гг. не могли квалифицироваться как товарная продукция, так как изъятие ее у крестьян осуществлялось внеэкономическими способами, что и придавало всему делу ту легкость и быстроту, о которой говорил Сталин, не считая, очевидно, ни за труд, ни за время предпринимавшиеся его аппаратом в течение 11 лет разорение около 19 млн. крестьянских хозяйств, высылку и физическое истребление (голодом или расстрелом) многих миллионов людей и т.п.

Н.С. Симония обратил внимание еще на одно место в докладе Сталина. Согласно приведенным в нем данным, валовое производство зерна в стране с 1913 по 1938 г. выросло всего на 18,6 %. Согласно статистике за это же время население страны (в границах СССР до 17 сентября 1939 г.) увеличилось на 22,4 %. Получается, что в расчете на душу населения валовое производство зерна даже уменьшилось (примерно с 5,75 до 5,56 ц.). Но если этот показатель уменьшился, а выход зерна из деревни возрос (пусть и не на 1 млрд., как утверждал Сталин, а всего на 600 млн. пудов), то что это означало для крестьянства? Не что иное как ограбление. Н.С. Симония делает верный, хотя и неполный вывод: говоря об обеспечении страны зерном, Сталин имел в виду лишь городскую ее часть, т.е. менее одной трети ее населения. Остальные две трети в расчет просто не брались[1033]35. Незавершенность такого вывода состоит в том, что при этом не учитывался вывоз значительной части зерна за границу для обслуживания политических целей режима. Тогда проблематично обеспечение зерном и одной трети населения страны.

В литературе имеются также утверждения о неонэпе в 1932 г., которые основаны во многом на доверчивости историков к официальным документам[1034]36. Среди них – выступления партийных лидеров на XVII партийной конференции 30 января – 4 февраля 1932 г., конкретные постановления СНК и ЦК от 6 и 10 мая 1932 г. о развертывании колхозной торговли хлебом и мясной продукцией, постановление ЦИК и СНК СССР «О революционной законности» от 25 июня 1932 г. Однако все эти постановления имели пропагандистский характер, так как в действительности не были и не могли быть реализованы. Так, торговля хлебом с 15 января 1933 г. разрешалась колхозам, колхозникам и единоличникам только после выполнения государственного плана хлебозаготовок в масштабе областей, краев и автономных республик, а мясом – при условии выполнения централизованного плана скотозаготовок, а также после образования семенного и других фондов. А так как хлебозаготовители в основных зерновых районах выгребали из амбаров колхозов и колхозников весь урожай до последнего зерна, включая продовольственный и семенной фонды, то практически у последних не было шансов развернуть торговлю хлебом[1035]37. Как заявил один из колхозников: «На что такое постановление, когда торговать нечем»[1036]38.