Талтос - Энн Райс

Наконец, после бесчисленных смертей, все племя принялось строить плоты, лодки, выдалбливать челноки, предпринимать все возможное, чтобы совершить переход на землю зимы. Другого выбора у нас не было. Обитатели нашей земли пребывали в полном смятении, и оно нарастало с каждым днем.

Я не знаю, сколько нас осталось. Я не знаю, скольким удалось спастись. Все дни и ночи люди строили лодки и уходили в море. Умные помогали глупым — это был признак, по которому мы отделяли старых от молодых, — и примерно на десятый день, как я теперь понимаю, я отплыл вместе с двумя своими дочерьми, двумя мужчинами, которых любил, и одной женщиной.

И это случилось, когда мы уже были в стране зимы… Однажды днем я увидел, что моя родная земля, моя родина, где началась подлинная история моего народа, погрузилась в морскую пучину.

Затем начались наши испытания и наши невзгоды, наши подлинные страдания и выработалась наша первая концепция доблести и жертвенности. Началось все то, что человеческие существа считают священным, что приходит только после трудностей, борьбы и возникшей идеализации блаженства и совершенства, которая расцветает в разуме после того, как рай оказывается совершенно утраченным.

С высокой скалы я видел, как великий катаклизм достиг своего завершения; именно с этой высоты я наблюдал, как земля развалилась на куски и погрузилась в море. Это оттуда заметил я крошечные фигурки Талтосов, тонущих в море. Оттуда увидел я гигантские волны, смывающие основания скал и холмов, и стремительное затопление долин и лесов.

— Злобный Бог торжествовал победу, — говорили те, кто спасся со мной.

И впервые песни, которые мы пели, и наши истории, которые мы рассказывали, преисполнились горькими стенаниями.

Должно быть, был самый конец лета, когда мы оказались на земле жестокого холода. Это была истинная стужа. Вода, ударявшаяся о берега, была столь холодна, что Талтосы, спасшиеся с утраченной земли, падали на землю, теряя сознание. Вскоре мы поняли, что здесь никогда не бывает теплее.

Но истинное дыхание зимы оказалось таким, какое нам даже не могло присниться. Большинство Талтосов, спасшихся с утраченной земли, умерли в первую же зиму. Некоторые оставшиеся в живых принялись яростно размножаться, чтобы восстановить численность гибнущего племени. Но, не имея четкого представления о неизбежном следующем наступлении зимы, многие оказались не готовы к ней — так что гибель Талтосов продолжалась.

Возможно, мы осознали закономерность смены сезонов только на третий или четвертый год.

Но в те первые годы среди нас царили суеверие, бесконечная болтовня и недоумение по поводу нашего изгнания из родных мест. Мы не понимали, почему снег и ветры напали, чтобы убить нас, и гадали, не рассердился ли на нас Добрый Бог.

Склонность к наблюдениям и умение делать различные вещи возвысили меня до положения неоспоримого вождя. Но все племя быстро уяснило, как можно согреваться рядом с еще теплыми тушами мертвых медведей и других крупных животных, а затем воспользоваться благодатным теплом их пушистых шкур. Стало очевидным, что в землянках укрываться лучше, чем в пещерах, ибо там значительно теплее. Используя рога мертвых антилоп, мы смогли выкопать для себя глубокие подземные убежища, а крышами послужили стволы деревьев и камни.

Мы знали, как разводить огонь, и очень быстро оценили его достоинство, и так как понимали, что найти огонь крайне сложно, то научились извлекать его из раскаленных скал. Разные Талтосы в различные времена изобрели колесо или нечто более или менее подобное ему, и вскоре грубо сколоченные повозки начали доставлять нам пищу и перевозить заболевших.

Постепенно те из нас, кто пережил все зимы на земле страшного холода, овладевали очень ценными знаниями, которыми делились с молодыми. Впервые мы поняли, как важно относиться с вниманием ко многим занятиям. Кормление грудью стало средством выживания. Все женщины рожали как минимум хотя бы один раз, чтобы противостоять ужасающему росту смертности.

Если бы жизнь не была столь тяжкой, возможно, это время можно было бы рассматривать как период, доставляющий великое творческое удовлетворение. Я смог бы перечислить различные открытия, которые нам довелось сделать.

Достаточно сказать, что мы были охотниками в самом примитивном смысле, так как не употребляли в пищу мясо животных, за исключением периодов, когда испытывали подлинный голод, и мы развивались весьма оригинально, иными путями, чем человеческие существа.

Наш большой мозг, наша повышенная способность к словесной речи, странное сочетание в каждом из нас инстинкта и интеллекта — все это способствовало как развитию ума, так и физической неуклюжести, большей проницательности и большей безрассудности во многих отношениях.

Разумеется, среди нас разгорались ссоры как результат скудости жизни или из-за разногласий в суждениях — идти ли тем же путем или разыскивать новый. От главной группы откалывались меньшие и организовывали свою жизнь так, как считали нужным.

К тому времени я привык к роли лидера и, искренно говоря, не видел никого другого, кто мог бы встать на мое место. Меня называли просто по имени, Эшлер, так как никаких титулов среди нас не полагалось. Я пользовался громадным авторитетом среди остальных и жил в постоянном страхе за тех, кто мог заблудиться, быть растерзанным каким-либо крупным животным или серьезно раненным во время драки с другим Талтосом. Схватки, ссоры — все это с некоторых пор стало обычным делом.

Но с каждой проходящей зимой мы овладевали все большими умениями. А поскольку мы искали путь на юг или двигались в том направлении, просто повинуясь инстинкту, случайно — не знаю — мы продвигались в более теплые земли за время весьма продолжительного лета, искренно на него полагаясь, испытывая к нему подлинную благодарность. Мы стали доверять смене времен года

Мы начали скакать на диких лошадях, ради удовольствия. Для нас это был великий спорт. Но мы не думали, что лошадей можно приручить по-настоящему. У нас хорошо получалось с быками, которых мы заставляли тащить повозки, хотя первоначально нам приходилось впрягаться в оглобли самим.

На это время приходится наш наиболее интенсивный религиозный период. Всякий раз, когда у нас наступал хаос, я, стремясь привнести в нашу жизнь прежний порядок, взывал к имени Доброго Бога. Казни совершались иногда дважды в течение года.

Так много мог бы я написать или рассказать об этих столетиях! Но в самом реальном смысле они составили уникальное время — между утратой земли и пришествием человеческих существ, — и многое, что в это время было нами осознано, до чего мы догадались, что изучили, запомнили, было разбито вдребезги, если можно так выразиться, когда пришли истинные люди.

Достаточно сказать, что мы превратились в высокоразвитый народ, поклоняющийся Доброму Богу, главным образом посредством устроения пиршеств и танцев, как было принято у нас всегда Мы все еще играли в игры памяти и по-прежнему строго соблюдали правила общественного поведения, хотя теперь наши люди «помнили» от рождения, как следует быть яростными, сражаться, выделяться и соперничать, и женщины рождались, помня страх.

И определенные странные события возымели невероятное влияние на нас, гораздо большее, чем кто-либо понимал в то время.

Другие мужчины и женщины продвигались в Британию. Мы слышали о них от других Талтосов — и они были отвратительны и злобны, словно животные. Талтосы убивали их, обороняясь при самозащите. Но эти странные люди, которые не были Талтосами, оставили после себя горшки, сделанные из хрупкой земли, расписанные прелестными картинами, и оружие, изготовленное из волшебного камня. Они оставили после себя также кучку любопытных маленьких созданий, похожих на обезьянок, однако безволосых и крайне беспомощных, — должно быть, своих детей.

Постановили, что они все же являются животными, так как, по нашим представлениям, только животные рождают столь слабо развитое новое поколение. И даже маленькие дети животных не рождаются столь беспомощными, как эти жалкие малые существа

Но Талтосы сжалились над ними; они стали их кормить молоком и ухаживать за ними, и в конце концов, услышав о них столь многое, мы купили пятерых таких крошечных созданий, которые к этому времени уже перестали все время плакать и начали самостоятельно ходить.

Эти существа прожили недолго. Возможно, лет тридцать пять. Но за это время они потрясающе изменились: из маленьких изгибающихся розовых комочков превратились в высоких, сильных созданий и почти сразу же — в морщинистых иссохших стариков. Настоящие животные — таково было наше мнение, и я не думаю, что мы относились к этим недоразвитым приматам сколько-нибудь лучше, чем они — к собакам.

Они не отличались сообразительностью, не понимали нашу весьма быструю речь. Откровенно говоря, для нас явилось подлинным открытием, что они могли понимать нас, когда мы говорили медленно, но у них, очевидно, не было своего собственного языка