Классическая русская литература в свете Христовой правды - Вера Еремина

Розанов много свидетельствовал о себе в последний месяц своей жизни. Он говорил, что “я вижу удивительные виденья, а какие – я вам расскажу когда-нибудь потом”. Но он унесет это всё в могилу.

А вот последнее письмо к Голлербаху тоже начинается с Гоголя, но оно начинается с Гоголевской любви: “Мог же любить Гоголь вот эту Россию с “повытчик кувшинное рыло” с двумя редисками: одна хвостом вниз, другая хвостом вверх. Мог любить - и в этом разгадка. Мы не любили ее, мы красовались в ней. Но вот, смотрите, вот когда я понял слова Евангелия, что зерно, аще не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода. Вот оно умерло, зерно, и что́ от него осталось, какое-то вонючее маленькое место, пятачок. И вот из этого маленького вонючего места, росток – сам-шест, вшестеро. Вот где наша разгадка. А я-то томился как могиле, а эта могила была моё воскресение”.

Розанов доходит на смертном одре и до исповедования Святой Троицы, и до божества Господа и Спаса нашего Иисуса Христа, и до воскресения во Христе. Только после этого обращения были четыре его исповеди, чтобы до конца всё вышло, было одно соборование для снятия неосознанных или прочно забытых грехов, и было два раза чтения отходной.

Во время второй отходной Розанов скончался, притом всех успели оповестить. Пришла Софья Владимировна Олсуфьева, которая тогда распоряжалась в Лавре как у себя в доме, велела сдёрнуть с мощей преподобного Сергия покров и этим покровом накрыла Розанова. Смерть Розанова была абсолютно спокойной и абсолютно безмятежной.

Апостол завещал нам “Да тихое и безмятежное житие (по-славянски - безмолвное), поживем во всяком благочестии и чистоте” (1Тим.2.2), но мы просим на каждой ектении – “христианския кончины живота нашего безболезненней, непостыдно мирной”. Розанов воистину удостоился христианской кончины живота, да ещё под покровом с мощей преподобного Сергия Радонежского.

Следующее письмо Перцову пишет уже дочь Надежда Васильевна. “Похоронили мы его в монастыре Черниговской Божией Матери, рядом с К.Н. Леонтьевым. Много чудесного открыла его кончина и его последние дни и даже похороны. Милость Божия была на нём. Последние дни я была непрестанно с ним и записывала всё, что он мне говорил. Мама очень плоха и слаба, она просит кланяться Вам и Марии Павловне. Уважающая Вас Надежда Розанова”.

Варвара Дмитриевна пережила Розанова только на четыре года, в 1923 году она преставилась и была похоронена рядом с ним в уже закрытом Черниговском скиту (был закрыт и собор, и икона была перенесена в Москву в храм Сергия в Рогожско-ямской слободе).

Остались три дочери: Татьяна, Варвара и Надежда. Более всего размеренная жизнь досталась Надежде (по мужу Верещагиной), Татьяна не выходила замуж никогда, Варвара (по мужу Гордина) скончалась во время Великой Отечественной войны.

Татьяна Васильевна Розанова жила всю жизнь в Сергиевом Посаде. Некоторое время она ходила к старцу Порфирию, когда-то келейнику преподобного Варнавы Гефсиманского и однажды показала целую кипу рукописей своего отца; старец Порфирий благословил ее все сжечь, но она этого сделать не посмела и какой-то архив передала. До настоящего времени архив Розанова не разобран (свидетельство Е.П. Васильчиковой – схимонахини Елизаветы; скончалась в 1994 году в Никольском Черноостровском монастыре).

Революции не удалось разметать могилы Розановых. Розанов завещал поставить на своей могиле только крест. Весь Черниговский скит был в захоронениях, в надгробных плитах – этими плитами потом вымостили дорогу.

Черниговский скит был возобновлен 10 апреля 1990 года и в 1991 году была открыта могила Леонтьева; и по могиле Леонтьева и по окнам противоположного братского корпуса удалось просчитать могилу Розанова (сохранился рисунок М.М. Пришвина). Но главное, конечно, не могила, главное церковное поминовение.

О Розанове в Сергиевом Посаде оставалось глубокое свежее предание. Какие-то уничижительные слова пытался о нем сказать Флоренский, но не удачно, так как сам умер, не удостоившись христианской кончины живота.

За границей Розанов остался не понятым и не разгаданным. Пожалуй, более всего к нему относились с пониманием Мережковские, но оно было очень далеко от православного. Поэтому Розанов навсегда остался русским писателем в России и для России.

Начиная примерно с 1989 года в Сергиевом Посаде начинается медленное восстановление, медленное прочтение, то есть во всеоружии того “искусства медленного чтения”, без которого нет филологии.

В конце XVIII-го века русская литература объявила свою самозваную автономию и, более того, свою самодостаточность и свою претензию встать во главе “духовной жизни народа” и быть вместо Церкви и быть его учительницей и утешительницей. Сам факт существования Розанова посрамляет этот тезис, это ложное кредо. Литературу читают с большими оговорками, литературу разбирают и желательно - в свете Христовой правды. Разбирают не только литературу, но и литератора, то есть писателя, поэта и творца. Они существуют только во взаимодействии друг с другом; они существуют только как объекты нашего наблюдения, которых мы рассматриваем, разделяем с Божией помощью, что хорошо, что худо и приглашаемся, так сказать, быть внимательными к хорошему и отбрасывать худое.

Что-то подобное когда-то мог обронить только Гончаров. У него в “Обрыве” есть такой отрывочек, что вот “острота остротой, а ум умом: на остроту смейся, отвечай остротой, а ум к сердцу принимай”. Так вот, в литературе очень мало зёрен, больше шелуха; очень мало того, что можно принимать к сердцу. И так же, как не едят семечки вместе с кожурой, а вышелушивают, так и литературу призваны мы вышелушивать и разделять шелуху и зерно.

Лекция №5.

Александр Блок.

1. Происхождение и родственное окружение Блока.

2. Начало века. Первые публикации – первые пророчества.

3. Инфернальное окружение “раннего” и “среднего” Блока.

4. Мечта о Христе. (Ключевое стихотворение: “Когда в листве сырой и ржавой”).

Ни о ком из русских поэтов, мыслителей, то есть представителей, так называемой ментальной элиты, - ни о ком не говорили столько глупостей, как о Блоке. О Блоке полную чушь написал Иванов-Разумник; и о нем написал, увы, неудачно протоиерей Георгий Флоровский (умнейший человек) в своем фундаментальном труде “Пути русского богословия”. Например, он пишет, что для Блока лик Христа заслонен ликом Софии, но это далеко не так. Софийная тема у Блока фигурирует только в стихах о Прекрасной даме, а Христос – сквозной. Во-вторых, Блок – не Владимир Соловьев, у него Христос не заслоняется, Блок великолепно умел заглядывать “за спину”.

О Блоке писали и умные вещи, но они – наименее известны. Самое серьезное, что написано про Блока – это Максимилиан Волошин “Россия распятая”, то есть, это 1918-1921 годы, и смерть Блока укладывается в этот интервал.

Блок родился в 1880 году – это год рождения и Андрея Белого, и Вениамина Федченкова, то есть поколение, которому к революции исполнилось почти 40 лет. Сорок лет – пора зрелости, но зрелость у Блока наступила гораздо раньше. Фактически она наступила в 1900-1901 году, хотя до 25 лет его маменька все еще считала ребенком и, как он сам писал с горькой иронией, что “до самых дней свободы мамаша в рот вливала суп” (“дни свободы” – 1905 год).

Родственные связи, родственное окружение Блока тоже вызывало у современников недоумение. В этом смысле он перекликается с Лермонтовым. У Лермонтова известно, что потомок по отцу шотландского чернокнижника Фомы Лермонта и по матери (Арсеньевы - Столыпины) – это родовое русское боярство. У Блока ситуация похожа; только по семейным преданиям происхождение по отцу из немецкой слободы, и даже некоторое время был лейб-хирургом царя Алексея Михайловича Иван Блок. Дворянство получили при Павле и, собственно, только при Павле эта фамилия и возникает в документах. Мать из очень правильного русского боярского рода Бекетовых – это от Бекета Вельяминова; это тот же корень, что, например, Воронцовы (от Воронца Вельяминова), что Аксаковы (от Аксака Вельяминова). Вельяминовы – это столбовой московский род (где-то время первых Калитичей, Ивана Ивановича Красного).

Блок любил писать о своих корнях. Наиболее крупная в этом отношении и фундаментальная вещь, это – поэма “Возмездие”. Что касается его отца, фактически героя поэмы, то в поэме есть весьма характерные строки - “И чуждые во всех путях, кроме, быть может, самых тайных”.

Александр Львович Блок был человеком конца XIX-го века; но когда он выступает на Петербургскую арену в 1879 году, то это – очень подающий надежды юрист, а при вековом беззаконии – юристы на вес золота, и свою диссертацию он писал параллельно с тем, как грянул взрыв, убивший императора Александра II.

В 1879 году в салоне Анны Павловны Философовой на отца Блока обращает внимание Достоевский, который спросил, что это за молодой человек – “похож на Байрона”. Достоевский в зените славы и тут же все вспомнили, что “да, да, да – похож на Байрона” (отец Блока в молодости был красавец), но главное – демоничность облика, вплоть до излома бровей, – все это действует на девушек.