«На суше и на море». Выпуск 2 - Альманах

Последний взмах топориком — и мы на берегу озера Темир-Дара. Горы столпились вокруг него, и серебристые отражения их вершин сходятся в неясной малахитовой глубине. Прибрежные ивы и орех наклоняют к воде гибкие ветви, образуя сводчатые тенистые коридоры. Ни движения, ни шороха, ни ветерка. Точно нас подслушивает кто-то. Здесь все словно пребывает в оцепенении с первого дня творения.

Но это не так. Вот правдивая история сравнительно недавних времен, уже на памяти человечества: землетрясение стряхнуло в долину несколько горных макушек и незаметный ручей разлился озером Темир-Дара, на берегу которого мы стоим.

А вот и совершенно свежее происшествие, хоть пиши его в вечернюю газету. Ожидаемый нами в позавчерашнюю грозовую ночь сель сошел-таки. Но не в долину Ходжа-Мафрача — нам на головы, а по эту сторону хребта — к озеру. Он лежит темной, уже подсохшей на поверхности полосой ила и песка, похожий на издыхающую змею. О глубине потока можно судить по изломанным, измочаленным верхушкам деревьев, торчащим из него, как руки утопленников.

Передний край грязевой лавины далеко полуостровом вдвинулся в озеро, и вода затопила прибрежные террасы. Нам придется перебираться на противоположный берег либо по воде, либо через селевую грязь. Она покрыта ломкой коркой. Ноги проваливаются, пока не упрутся в засосанный камень или корневище. Иной раз, провалившись по пояс, хватаешься за ветви, торчащие над топью, и с усилием (за спиной рюкзак) подтягиваешься, медленно высвобождаясь для нового шага, и снова проваливаешься…

Потом мы долго отмываемся в озере, нарушая его холодное спокойствие, и у всех на устах странное слово: «экзотика».

Разобраться в ощущениях мы так и не успеваем. Поесть тоже. Угли костра подергиваются пеплом, булькает в ведре каша. Я — дежурный — сонно тычу в нее ложкой. А вокруг спят товарищи, повалившись на траву, не поставив палатку, не подложив под головы рюкзаки, так, как застиг их сон. Хороводы звезд гудят у самого уха, луна сваливается в озеро и, шипя, гаснет там, на небе остается круглая дырка, — и я начинаю понимать, что сплю тоже.

ДОЛИНА КАРА-ТАГА

«Долина то сжимается, то расширяется, оставаясь зеленой до самых верхних скал. Тропа идет то у воды, то поверху, откуда видны снежные вершины. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка». Так записывает в дневнике Юрий, впервые не прибегая к цифрам и тем озадачивая будущих историков. Сравнение он заимствует у Лермонтова, но историки в этом разберутся.

Саша беспрерывно щелкает фотоаппаратом. Нина беспричинно смеется. Сергей торжествен, как пророк.

Мы проходим фруктовые леса долины Кара-Тага. Я видел много красивых мест на земле — главным образом в кино, — но таких, убежден, раз-два и обчелся. Здесь могли бок о бок сотрудничать десять киностудий, и ни один кадр не повторил бы другой. Наш Кухистан, говорят старики, аллах создал в последнюю минуту из всего, что было под рукой. Индиговое небо, серебряные с чернением пики, интенсивно красные скалы, живая зелень деревьев и от них густо-черные бархатные тени, так что в двух шагах не разглядишь человека, если ты на припеке, а он зашел под сень. Природа здесь, подобно героическому эпосу, не терпит полутонов.

Вода в Кара-Таге шоколадного цвета, но выше впадения мутного Пайрона становится ясно-голубой, а еще дальше — слепяще белой от пены. Продольные галечные косы отделяют спокойные глубокие заводи. Дно их выложено разноцветной мозаикой. Зеленые, красные, белые камешки соединены в причудливые узоры.

— Как кафельный пол, — восторженно определил Юрий.

Нина после этого часа два не разговаривала с ним.

Она подобрала камешек нежно-бирюзового оттенка и спрятала в рюкзак. Бирюза на всем Востоке — цвет счастья, удачи, сбывающихся надежд. Купола гробниц непременно бирюзовые. Очевидно, погребенные под ними беспечально проводят время на том свете. Я скромно рассчитываю, что с приобретением этого камешка нам не придется больше замерзать на перевалах.

Шум воды, оглушивший нас на Ханаке, здесь скрадывается сплошной растительностью по берегам. Каждая глыба обвита корнями. Иногда дерево раскалывает скалу, прорастая сквозь нее и поднимая обломки на своих ветвях.

Не знал, что «барбарис» — это не только конфеты, но и ягоды. Тоже кисленькие. Запускаю в гроздья пятерню и обсасываю ягоды до косточек. Несколько таких широких движений от куста ко рту — и зубы начинают ныть от оскомины.

Вокруг изобилие: ежевика, смородина, дикая яблоня, алыча — подобие сливы, огненная облепиха с резким запахом спирта и вагныч — ягода помельче вишни, но такая же сочная. Принесенное домой с базара, все это поедалось бы вмиг без разбора. Но здесь мы тягостно раздумываем над каждым новым «фруктом», разжевываем на пробу, меланхолично щупаем животы и лишь затем обворовываем весь куст. Даже издревле знакомую смородину мы долго не решаемся узнавать. А пурпурные крупные ягоды, похожие на рябину, но пахнущие почему-то яблочным компотом, никто из нас так и не рискнул попробовать.

Красота природы — первое богатство этой долины. Провести бы сюда дорогу, возить туристов, выстроить дома отдыха — опустело бы озеро Рица, вздохнуло бы с облечением Черное море…

Но, кстати сказать, на всем пути мы не встретили ни одного человеческого жилища. Поэтические красоты воспринимаются лишь на сытый желудок, и люди предпочитают селиться в прозаичнейших местах, где может развернуться плуг.

ПЕРЕВАЛ МУРА

Мура — перевал известный. О нем упоминают почти все, путешествовавшие по Кухистану. Причем одни утверждают, что перевал почти непроходим, другие — что он доступен даже для вьючного транспорта.

Оба мнения справедливы. Все дело в том, в какой из летних месяцев побывал здесь путешественник. Зимой перевал непроходим вообще.

И все же он был некогда основным путем с севера, из русских владений, в Гиссарское бекство, подвассальное Бухарскому эмирату. Первыми сюда проторили дорогу санкт-петербургские подпоручики и штабс-капитаны. Русские чиновники, путешественники, купцы…

«Для науки этот край также представляет интерес чрезвычайный», — пишет в донесении офицер Лилиенталь.

Вслед за русскими экспедициями спустя год-другой движутся войска Ак-Падишаха — «Белого царя». Здесь, на Муре, под снежной лавиной погиб целый отряд — шестьдесят человек.

Горные таджики еще пашут сохой, платят налоги и беку и эмиру. Они кормят правительственных чиновников, потому что бухарская служба не предусматривает зарплаты. Кормись как хочешь. Сколько сдерешь — все твое. Отсюда и поговорка: «Грабителя встретишь даже у входа в рай».