Библия языка телодвижений - Десмонд Моррис

Если это так, возможно ли сказать хоть что-то о биологическом аспекте красоты? Если каждый человек понимает прекрасное и безобразное по-своему, если соответствующие концепции меняются от местности к местности и от эпохи к эпохе, какой вывод можно сделать касательно реакции людей на красоту, кроме одного — красота есть дело вкуса? Оказывается, тем не менее, что основные правила, которым подчиняется такая реакция, остаются неизменными. Эти правила ничего не говорят о природе объекта, воспринимаемого как «прекрасный», однако они объясняют, как мы научились реагировать на красоту — и как эта реакция возникает и меняется сегодня.

На время исключим из рассмотрения предметы, сотворённые руками человека, и сосредоточимся на том, как мы реагируем на природные объекты. Первым открытием станет для нас тот факт, что красивые объекты не обособлены — они составляют группы и поддаются классификации. Цветы, бабочки, птицы, камни, деревья, облака, прочие элементы окружающей среды, которые кажутся нам привлекательными, бывают самых разных цветов, размеров и форм. Глядя на один такой объект, мы вспоминаем все объекты того же класса, виденные до того. Когда мы смотрим на цветок, мы видим один из множества цветов, на которые когда-либо смотрели. Мозг сохраняет информацию об этих объектах в особом кластере «цветы», и как только нам на глаза попадается очередной цветок, его визуальный образ сравнивается с накопленными ранее данными. Объект, который мы видим, становится для нас цветком лишь после этого сравнения.

Другими словами, человеческий мозг функционирует как мощное классифицирующее устройство. Всякий раз, когда мы видим некий пейзаж, это устройство поглощает наши впечатления и сравнивает их с уже имеющимися. Мозг «раскладывает по полочкам» всё, что мы видим. Значение такой классификации для выживания очевидно. Нашим предкам, как и всем млекопитающим, необходимо было знать об окружающем мире как можно больше. Например, обезьяне нужно уметь распознавать различные виды деревьев и кустарников в лесу, где она живет; она должна понимать, какое дерево приносит плоды и в какое время года, какие плоды ядовиты, у каких кустарников есть шипы. Для того чтобы выжить, обезьяна обязана стать выдающимся ботаником. Точно так же лев должен разбираться в зоологии, чтобы с первого взгляда распознать потенциальную добычу, понять, как быстро она бегает и в какую сторону может побежать.

Первобытный человек познавал окружающий мир, рассматривая и изучая форму, цвет, размер, поведение, движение, звук и запах всякого растения и животного. Единственный способ изучить мир как следует — это развить в себе потребность классифицировать все явления, которые человек наблюдает в повседневной жизни. Я называю эту потребность таксофилической (дословный перевод — «страсть к упорядочиванию») и утверждаю, что её значение было столь велико, что в конце концов данная потребность зажила собственной жизнью. Она сделалась одной из основных потребностей человека — наряду с питанием, совокуплением и сном. Изначально наши предки классифицировали ягоды или виды антилоп, когда искали пропитание, но прошло время, и они стали делать то же самое, даже когда не испытывали голода. Они начали классифицировать ради классифицирования. Это опять же было необходимо для выживания: с раннего детства человек испытывает сильное желание упорядочить и организовать все элементы наблюдаемого мира в собственном сознании, чтобы впоследствии, когда это будет необходимо, знания сослужили ему хорошую службу.

Школьники часто жалуются на то, что в процессе обучения их заставляют запоминать огромное количество ненужных (на первый взгляд) сведений. Если бы им довелось родиться в каменном веке, они учили бы «уроки» в естественных условиях и запоминали бы выученное куда лучше. В школе ботаника кажется скучной, геология — абстрактной, энтомология — бессмысленной. Однако, невзирая на эти жалобы, таксофилическая потребность достаточно сильна: даже в бесстрастной, разреженной атмосфере школы подростки способны загружать в память большие массивы фактов из тех областей знания, с которыми они вряд ли когда-либо сталкивались. Эта удивительная способность проявляется в большей мере, когда ребёнок попадает в ситуацию, в которой таксофилия приобретает некий смысл. Попросите школьника, которого считают тупицей, перечислить даты футбольных матчей, забитые голы, игроков и цвета футбольных команд, и, если он увлечен футболом, вы утонете в потоке фактов, которые, оказывается, замечательно классифицированы в его голове. Попросите школьницу перечислить выходившие в течение последних трех лет музыкальные альбомы, названия песен, имена солистов и музыкантов, и, если эта школьница слушает современную музыку, она моментально выложит вам и названия, и имена. Человек начинает классифицировать мир удивительно рано. Начните играть с четырёхлетним ребенком, например, в машинки, и вскоре он научится различать около сотни моделей автомобилей. Человек — настоящее чудо в том, что касается классификации информации, и это касается практически любой информации, имеющейся в окружающей среде и являющейся частью мира, в котором живет ребёнок.

Именно таксофилическая потребность лежит в основе нашей реакции на красоту. Когда мы впервые слышим пение некой птицы или гуляем по саду, в котором раньше не были, и наслаждаемся звуками или цветами, мы говорим: «Какая красота!» Кажется, что источником наслаждения является пение птицы или сад, но на самом деле этим источником стало новое впечатление, которое наш мозг сравнил со всеми прежними впечатлениями в соответствующей категории. Пение птицы моментально сравнивается с пением птиц, которых мы слушали ранее, сад — со всеми виденными до того садами. Прекрасное распознается только в сравнении, оно относительно, а не абсолютно.

Но если красота появляется лишь в результате сравнения, то же можно сказать об уродстве, и разницу между ними нам ещё только предстоит определить. Всё зависит от того, как именно мы создаем кластеры, когда классифицируем мир вокруг нас. Каждый кластер или категория объединяет объекты определённого типа с общими свойствами, которые делают их похожими, но не идентичными. Распознав свойства данного объекта, мы размещаем его в том или ином кластере. Чем больше у двух объектов общих свойств, тем ближе они расположены друг относительно друга в нашей таксофилической схеме. Этот важный процесс часто идет на подсознательном уровне, и мы не понимаем, что заняты классификацией. Фактически мы создаём свод критериев, определяющих, что такое «птичье пение» или «сад». Услышав пение птицы или увидев сад, мы подсознательно анализируем, насколько эти объекты соответствуют установленным критериям. Если мы решили, что птичье пение — это длинная последовательность чистых звуков различной высоты, пение конкретной птицы будет для нас красивым, если оно выделяется именно по этим параметрам. Если последовательность звуков короткая, резкая и повторяющаяся, мы посчитаем такое пение плохим или некрасивым. Если мы решили, что сад — это буйство красок и растения с большими лепестками разных цветов и оттенков, конкретный сад мы опять же будем оценивать по соответствию этим критериям.

Предположим, что мы, напротив, предпочитаем более тихое, приглушенное пение птиц или неяркие цветы. В этом случае и наша шкала ценностей, и наша реакция на поющую птицу или сад будет другой. Мы сочтём птичье пение слишком навязчивым, а краски сада — слишком кричащими. Отсюда ясно, что красота — понятие относительное. Эстетическое восприятие зависит от прежних впечатлений, складированных в мозгу и сформировавших те или иные критерии для птичьего пения или сада. Но если мы все живём в одном и том же мире, откуда берутся различия в восприятии?

Ответ на этот вопрос кроется в процессе, который мы назовем «обобщение раздражителей». Возьмём простой пример: если маленького мальчика кусает собака, он может возненавидеть всех собак на свете. Страх перед одной собакой распространяется на всех остальных собак любых пород. В один момент собаки становятся для мальчика гадкими, злыми, вонючими бестиями, хотя раньше все они входили в группу объектов, привлекательность и красота которых разнились. До нападения мальчик, как и большая часть людей, был способен воспринимать незначительные отличия одной собаки от другой; может быть, он делал это не так хорошо, как судья на собачьей выставке, и все же определённые критерии оценки собак у него имелись. После нападения эти критерии исказились. Теперь мальчик не может назвать красивой ни одну собаку. Подобное обобщение раздражителей может коснуться объектов любого типа. Если женщину жестоко избили у розового куста, она может возненавидеть розы на всю оставшуюся жизнь. Если другая женщина у того же розового куста потеряет голову от любви, в её сознании может произойти обратный процесс.