О людях и нелюдях - С. Алесько

Остальные дружинники почти сразу сообразили, что дело нечисто, и заметив хищный блеск в глазах нелюдей, готовых вступиться за своего, тут же скрутили виновного. Заспорили, к кому вести: к воеводе, али к самому князю. Смекнули, что раз в деле замешан оборотень, да еще и как сторона пострадавшая, Кречет должен знать об этом. Кто-то из людей успел оповестить Коршуна, и тот вместе со всеми направился к костру Соколиного.

Дрозд предложил воеводе присесть, выслушал рассказ десятника, который присутствовал при драке. Потом, по заведенному им самим обычаю, попросил одного из обротней изложить его точку зрения.

— Дык, Щегол (так звали десятника) вроде правильно все рассказал, — проворчал воин-пес. — Бабу никто насильно не тащил, она от Лысого млела. А этот, Шмель, — кивнул на связанного, — не стерпел. Кабы знать, что у него за ножик, так сразу бы прижали. Головастик рану перевязал, говорит, заживет, хотя и не скоро. Хорошо, не в шею и не в грудь пришлось…

Князь молча разглядывал провинившегося, тот стоял, не опуская головы, не пряча глаз. Считает, что серьезной провинности не совершил и отделается несколькими плетьми.

— А ты что скажешь, Шмель?

— А что сказать, ясный князь? — дружинник едва ли не нагло смотрел на Дрозда. — Велика ли моя вина? Ткнул слегка нелюдя ножом, чтоб знал свое место и наших женщин не лапал, — мужчина, видно, был небольшого ума, а может, чересчур ненавидел оборотней. Остальные присутствующие почувствовали себя неуютно, заметив, как лицо Соколиного из вполне человеческого, усталого и грустного, превращается… нет, не в звериную морду, в бесстрастный лик каменной статуи.

Коршун выругался про себя. Ну что за недоумок этот Шмель? Вряд ли князю приятно слышать такие слова. Сам-то он нелюдь, а жениться собрался вовсе не на зверухе.

— Повесить, — уронил пес, оправдав худшие ожидания воеводы. — Завтра утром, чтобы все видели. И воины, и селяне.

Обротни и люди, удивленные столь жестким приговором, переглянулись. Шмель зло оскалился.

— Говорят, ты человеком родился, ясный князь, — прошипел он. — Как же ты можешь из-за тварей поганых своих убивать? Добро б еще тот нелюдь сдох. Оклемается ж, лекарь сказал.

— Родился я человеком, стал поганой тварю, — не моргнув, ответил Дрозд. — Но к делу это не относится. Ты задумал убийство. Не обычный клинок взял, из заговоренного серебра. Вонзить правильно не сумел. Получается, и человек ты дрянной, и воин неважный. Уведите, — приказал дружинникам.

— Не задумывал я убийства! Ранить хотел чувствительно, — быстро заговорил Шмель. — Все ж знают: обычная рана нелюдю — ничто, вмиг зарастет.

Князь ничего не ответил, и конвоиры, подталкивавшие арестованного, быстро растворились в темноте. Остальные дружинники и нелюди потихоньку разошлись. У костра остался Коршун и Колун, которого тоже оповестил кто-то из своих.

— Ясный князь… — начали воевода и оборотень чуть ли не в один голос.

— Я должен, наконец, преподать серьезный урок, — сказал Дрозд как отрезал. — Не желаю, чтоб в мирных оборотней, которые, надеюсь, скоро начнут перебираться в княжество, тыкали крыликами и серебряными клинками.

Первым встал Коршун. Он прекрасно знал и этот тон, и этот взгляд. И хорошо помнил, что Кречет унаследовал от отца. Нечего и пытаться переубедить Соколиного. А не сдержался парень зря, ох, зря. Этим самым уроком истребит с таким трудом завоеванное доверие дружинников. Может, и не все, но не маленькую часть. Отнюдь не маленькую…

Колун переминался с ноги на ногу и кряхтел, ожидая, пока человек отойдет подальше.

— Вожак, иди спать, — бросил ему Дрозд.

Медведь, хоть и не знавший покойного князя, все же понял, что лучше рта не раскрывать.

Утром, до начала казни, к костру Соколиного заявился Вьюн, ночевавший, по своему обыкновению, у какой-то сластолюбивой особы.

— Черный, ты рехнулся? — спросил он, садясь рядом с ковырявшим ложкой в миске Дроздом. — Людей из-за оборотней вешать?

— Это ты, я смотрю, рехнулся. Еще чистыми нелюдскими кровями кичишься! Я наказываю преступника.

Пес поставил недоеденную кашу на землю, ибо аппетита не было и до появления друга, а теперь, когда рыжий высказал вслух его собственные сомнения, до еды ли тут?

— Преступника! — фыркнул кошак, тут же прихватил оставленный завтрак и принюхался к нему. — Ничего каша, хоть и на воде, но масла не пожалели, — с видимым удовольствием забросил в рот целую ложку. — Волчара этот через пару-тройку дней будет как новенький. Обычная пьяная драка из-за бабы, а ты: "Повесить!"

— Лысому просто повезло, — побороть собственное упрямство Дрозду оказалось не так-то просто. — А я должен дать понять людям, что прежнего отношения к оборотням не потерплю.

— Э, да ты так скоро станешь копией бати, с той разницей, что людей истреблять начнешь, — кошак отправил в рот очередную ложку. Пес нахмурился. — И не смотри на меня соколиным взглядом, я по дружбе остерегаю. Остальные побоятся правду князю молвить, а я — никогда.

— Тебе рот не заткнешь, рыжая совесть… — пробормотал пес.

— Ясный князь, — к ним подошел Хват. — Позволь сказать…

— Говори, — Дрозд поднялся на ноги и взглянул на вожака.

— Колун рассказал нам с Сиплым о вчерашней драке. Приговор чересчур суров. Так, ясный князь, людей с обортнями не примирить, — волк с недоумением взглянул на Вьюна, который при этих словах толкнул локтем ногу приятеля и, когда тот посмотрел вниз, многозначительно поднял брови, а заодно и облепленную кашей ложку.

— И ты туда же? — удивился пес. — Вон, Вьюн пришел меня стыдить, и кашу забрал. А ты голоден?

— Нет, я ночью охотился, — неохотно ответил волк. — Отпусти дружинника, князь, будь милостив.

Дрозд задумался. Раз оборотни так дружно просят за человека, не следует идти им наперекор. Пожалуй, он и в самом деле перегнул палку, не ко времени припомнив, сколько раз до этого ее перегибали люди. Да и Шмель этот мужик с гнильцой, вывел из себя… Но Вьюн прав: не нужно уподобляться отцу.

— Хорошо, — вздохнул Дрозд. — Пусть арестованного приведут ко мне. Да развяжите его.

Вьюн одобрительно замычал, выскребая остатки каши.

Провинившегося дружинника тут же поставили пред княжеские очи.

— Ты свободен, — сказал Дрозд Шмелю, потиравшему затекшие руки с сизыми полосами от врезавшихся веревок. — И знай: жизнью ты обязан оборотням. Они попросили за тебя, сочли наказание чрезмерным.

— Что ж, спасибо, ясный князь, — поклонился дружинник, плохо скрывая злость. — И тебе, и другим нелюдям…

— Если мы тебе столь отвратительны, ступай с миром. Я освобожу тебя от присяги.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});