Принц приливов - Пэт Конрой

— Мы там ни разу не были, — ответил за всех Люк.

— Это будет первым пунктом нашей программы. Обязательным. Как только вблизи Чарлстона или Саванны откроется какой-нибудь цирк, мы тут же возьмем билеты в первый ряд. В городишках выступают одни недоделанные балаганы. Но мы наверстаем упущенное. Мне нравится цирк Барнума и Бейли[109]. У этих парней — никаких дешевых фокусов. Только пока никому ни слова. Если денежки закапают, пусть капают мне, а не другим. Хватит с меня разных проходимцев, которые крадут мои идеи, а потом становятся миллионерами… А теперь, Люк, смотри внимательно. Впереди по курсу — буй. Когда проходишь его, пересекай реку под углом сорок пять градусов направлением на Полярную звезду. Хорошо, парень. У тебя есть способности. А вон там — каменная гряда. Пару лет назад старик Уинн налетел на нее и пропорол брюхо своей посудине. Как-то в этом рукаве в прилив я добыл двести фунтов креветок. Но вообще-то здесь не особо хлебное место. Сам до сих пор не пойму, почему где-то от креветок не протолкнуться, а где-то — раз, два и обчелся. И так из года в год. Креветки — странные создания. У них, как и у людей, свои предпочтения.

То был нескончаемый монолог, не обращенный ни к кому; темы почти не были связаны между собой. Слова изливались легко, поток отцовского красноречия не прерывался ни на мгновение. Отец говорил не для нас — нас могло и не быть на палубе. То были размышления вслух, беседы с миром. О своих молчаливых, внимательно слушающих детях отец в те моменты думал не больше, чем о звездах в Орионе. На нашем месте вполне мог оказаться пейзаж, натюрморт, какие-либо неодушевленные предметы.

А снизу, из маленького камбуза, доносились ароматы готовящегося завтрака. Там орудовал Лестер Уайтхед. Пахло кофе, беконом и хлебцами. Эти запахи невидимыми волнами распространялись по всему судну. На подходе к главному проливу мы накрывали на стол. В островных домах были открыты окна; там еще спали. Под нами мерно стучал дизель, его музыка отдавалась в деревянных переборках «Мисс Лилы». Вода в предрассветной реке казалась черной, волны плавно катились в сторону Коллетона. Наш путь лежал к волноломам, что находились за самыми красивыми в мире прибрежными островами. На палубе своего судна отец чувствовал себя спокойней и комфортней, чем где-либо. Не припомню случая, чтобы во время плавания он ударил кого-то из нас. Здесь мы были работниками, собратьями по ремеслу, и отец относился к нам с уважением, как и ко всем, кто зарабатывал на жизнь, бороздя морские и речные воды.

Однако любые успехи отца в его ремесле не имели для нашей матери никакой ценности. Для нее он оставался вспыльчивым, беспомощным и резким человеком. Отец усердно старался себя переделать и стать таким, каким мать хотела его видеть. Он жаждал почитания со стороны матери, настоящего, проявляемого открыто. Его усилия оканчивались прахом, на него было жалко смотреть, но он ничего не мог с собой поделать. Родительский брак был дисгармонией, состоял из множества острых углов. Отец ловил много креветок, но деньги, вырученные от их продажи, тратились на финансирование его провальных бизнес-идей. Служащие банка смеялись ему вслед. Над деловыми начинаниями отца откровенно потешались. Мы слышали эти шутки в школе, а наша мама — на улицах Коллетона.

Только на реке Генри Винго обретал гармонию. Казалось, креветки сами идут к нему в руки, напевая от радости; за сезон он добывал их тонны. Отец фиксировал все цифры по каждому улову. Заглянув в судовой журнал, он мог сказать, в каком месте забрасывал сети, каким тогда был прилив и погодные условия. «Вся эта кухня» — так он называл свои записи. Река для него была чем-то вроде длинного текста, который он с удовольствием заучивал наизусть. На борту «Мисс Лилы», когда под нами было пятнадцать футов воды, я доверял отцу. Однако на этом же борту в его голове рождались всевозможные мысли, державшие его в состоянии вечного канатоходца, опасно балансирующего между крахом и мечтами о долгожданном богатстве.

— На следующий год я думаю выращивать арбузы, — как-то за ужином объявил отец.

— Прошу тебя, Генри, не делай этого, — взмолилась мать. — Как только ты посадишь арбузы, на Коллетон обязательно обрушится снегопад, наводнение или нашествие саранчи. Пожалуйста, Генри, придумай какой-нибудь другой способ ухлопать наши деньги. По-моему, ты единственный человек, который не умеет сеять кудзу[110].

— Ты права, Лила. Как всегда права. Я в большей степени предприниматель, чем фермер. Мне привычнее иметь дело со здравыми принципами бизнеса и экономики, чем с сельским хозяйством. Мне вообще не надо было в это соваться, но я видел, как все сплошь и рядом заколачивают неплохие деньги на помидорах, вот и решил к ним примкнуть.

— Генри, прошу тебя, не надо больше ни к кому примыкать. Если уж вкладывать, то в солидные акции. Например, в «Южнокаролинскую электрогазовую компанию».

— Сегодня я купил в Чарлстоне кинокамеру фирмы «Белл и Хауэлл».

— Боже милостивый! Зачем, Генри?

— Будущее за кино, — ответил отец с сияющими глазами.

Мать сразу начала кричать, а отец невозмутимо достал из коробки приобретение, всунул в розетку провод от прожектора, щелкнул выключателем и запечатлел весь гневный монолог матери как комедию, которую потом будет весело смотреть. Несколько лет он безостановочно снимал свадьбы, крестины и семейные торжества. Отец поместил рекламу в местной газете, снабдив ее нелепой подписью: «Профессиональная видеосъемка от Винго». Правда, этот отцовский бизнес стоил нам дешевле всего. Глядя в видоискатель кинокамеры, отец чувствовал себя счастливым. А выглядел смешным.

Отец никогда не изменял своим убеждениям. Помню, Саванна как-то сказала, что эта особенность характера — его величайший недостаток.

Итак, отец продолжал с большим успехом ловить креветок, разбрасывая заработок на свои бесплодные увлечения. Тогда мы знали далеко не обо всех его провалившихся проектах; о некоторых нам стало известно только через много лет, когда мы выросли. Оказывается, отец был компаньоном с ограниченной ответственностью в одной из компаний города Мертл-Бич, открывшей курсы по обучению игре в мини-гольф. Курсы просуществовали один сезон. Еще он вкладывался в магазинчик, где должны были продавать тако[111]. Партнером отца был настоящий мексиканец, скверно говоривший по-английски, а главное — не умевший готовить тако. Между родителями вспыхивали отвратительные ссоры из-за отцовских трат. Мать использовала весь свой арсенал воздействия: насмехалась, кричала, отчитывала, льстила, умоляла, но все было бесполезно. Отец не воспринимал ее призывов быть экономнее и осмотрительнее. Аргументы мать излагала в форме предостережений; когда же они не достигали желаемой цели, мать срывалась и начинала перечислять страшные беды, которые падут на нашу семью, если отец не прекратит бездумно транжирить деньги. Родительские бури и извержения то и дело нарушали хрупкий покой нашего дома. Поскольку ссоры отца и матери были слишком частым явлением, мы не заметили, в какой момент материнские обиды и вспышки гнева превратились в стойкую ненависть к отцу. Несколько лет прошло в бесплодных перепалках, прежде чем мать объявила отцу скрытую войну и ступила на поле боя. Генри Винго считал, что женщинам нечего соваться в бизнес. Южные мужчины делятся на два типа: одни слушают своих жен, другие — нет. По части глухоты к материнским доводам отцу можно было смело присуждать черный пояс.