Братья Стругацкие - Дмитрий Володихин

3

В некоем научном институте разрабатывается интереснейший (фантастический) прибор — Menzura Zoili. Ни мало ни много этот прибор способен определять, измерять объективную ценность любого художественного произведения. (Термин взят из малоизвестного рассказа Акутагавы «Измеритель Зоила», а Зоил, если кто не помнит, это древнегреческий философ, прославившийся в веках весьма злобной критикой поэм Гомера.) Обращение писателей к этому техническому новшеству и ложится в основу сюжетной конструкции.

Первые записи о романе датируются в рабочих тетрадях Стругацких еще 1971 годом! Ну а «самые подробные обсуждения состоялись… в ноябре 1980-го… Потом перерыв длиной почти в год… И только в январе 82-го начинается обстоятельная работа над черновиком. К этому моменту все узловые ситуации и эпизоды были определены, сюжет готов полностью, и окончательно сформулировалась литературная задача: написать булгаковского „Мастера-80“, а точнее, не Мастера, конечно, а бесконечно талантливого и замечательно несчастного литератора Максудова из „Театрального романа“ — как бы он смотрелся, мучился и творил на фоне неторопливо разворачивающихся „застойных“ наших „восьмидесятых“. Прообразом Ф. Сорокина взят был АН с его личной биографией и даже, в значительной степени, судьбой, а условное название романа в этот момент было — „Торговцы псиной“ (из всё того же рассказа Акутагавы: „С тех пор, как изобрели эту штуку, всем этим писателям и художникам, которые торгуют собачьим мясом, а называют его бараниной, всем им — крышка“!)».

И далее: «„Хромая судьба“ — второй (и последний) наш роман, который мы совершенно сознательно писали „в стол“, понимая, что у него нет никакой издательской перспективы. Журнальный вариант появился только в 1986 году, в ленинградской „Неве“, — это было (для нас) первое чудо разгорающейся Перестройки, знак Больших Перемен и примета Нового времени. Но тогда же впервые встала перед нами проблема совершенно особенного свойства, казалось бы, вполне частная, но в то же время настоятельно требующая однозначного и конкретного решения… Речь шла о Синей папке Феликса Сорокина, о заветном его труде, любимом детище, тщательно спрятанном от всех и, может быть, навсегда. Работая над романом, мы, для собственной ориентировки, подразумевали под содержимым Синей папки наш „Град обреченный“, о чем свидетельствовали соответствующие цитаты и разрозненные обрывки размышлений Сорокина по поводу своей тайной рукописи. Конечно, мы понимали при этом, что для создания у читателя по-настоящему полного впечатления о второй жизни нашего героя — его подлинной, в известном смысле, жизни — этих коротких отсылок к несуществующему (по понятиям читателя) роману явно недостаточно, что в идеале надобно было бы написать специальное произведение, наподобие „пилатовской“ части „Мастера и Маргариты“, или хотя бы две-три главы такого произведения, чтобы вставить их в наш роман. Но подходящего сюжета не было, и никакого материала не было даже на пару глав, так что мы сначала решились, скрепя сердце, пожертвовать для святого дела двумя первыми главами „Града обреченного“ — вставить их в „Хромую судьбу“, и пусть они там фигурируют как содержимое Синей папки. Но это означало украсить один роман (пусть даже и хороший) ценой разрушения другого романа, который мы нежно любили и бережно хранили для будущего (пусть даже недосягаемо далекого). Можно было бы вставить „Град обреченный“ в „Хромую судьбу“ ЦЕЛИКОМ, это решало бы все проблемы, но в то же время означало бы искажение всех и всяческих разумных пропорций получаемого текста, ибо в этом случае вставной роман оказывался бы в три раза толще основного, что выглядело бы по меньшей мере нелепо…

И тогда мы вспомнили о старой нашей повести — „Гадкие лебеди“. К началу 80-х у нее уже была своя, очень типичная судьба — судьба самиздатовской рукописи, распространявшейся в тысячах копий, нелегально, без ведома авторов, опубликованной за рубежом и прекрасно известной „компетентным органам“, которые, впрочем, не слишком рьяно за ней охотились — повесть эта проходила у них по разряду „упаднических“, а не антисоветских… От них („Гадких лебедей“. — Д. В., Г. П.) веяло безнадежностью и отчаянием, и даже если авторы согласились бы убрать оттуда многочисленные и совершенно неистребимые „аллюзии и ассоциации“, этого горбатого (как говаривали авторы по поводу некоторых своих произведений и до, и после) не смог бы исправить даже наш советский колумбарий».

4

Съемки на телевидении… Ставший традиционным семинар молодых писателей в Малеевке… Сценарий «Пять ложек эликсира» (позже лег в основу фильма «Искушение Б.»[36])… Переговоры с Совинфильмом о съемках «Трудно быть богом» (памятником этой работе останется пьеса «Без оружия (Человек с далекой звезды)», написанная в 1976-м[37])… Поездки по Прибалтике… «Откуда Вы взяли, что я „не большой любитель передвигаться“? — писал в декабре 2010 года Борис Натанович одному из авторов этой книги. — С тех пор как завелся у нас лимонно-желтый „запорож“ (то есть с 1976 года), мы 25 лет мотались ежегодно по Прибалтике, Белоруссии и Украине (меняя машины каждые три года на чеки Внешпосылторга и почти не меняя экипажей). И даже уже в нулевые, пока здоровье еще позволяло, каждое лето отправлялись в Финляндию, „на хутора“. Да и в молодые годы я попутешествовал неплохо: Алма-Ата, Пенджикент, Абастумани, Харбас. И всё ведь не туристом, а по делу: астробиология, археология, астрометрия… Конечно, АН путешественник покруче, но ведь он и постарше…»

5

Повесть «Волны гасят ветер» вновь отмечена знаком эксперимента.

«Меня зовут Максим Каммерер. Мне восемьдесят девять лет».

Классическое начало. Помните? «Зовите меня Измаил». Мелвилл.

В «Хромой судьбе» речь шла о стареющем человеке, которого мучают не столько проблемы человечества, сколько проблемы собственного организма, а в повести «Волны гасят ветер» мы видим, ни много ни мало, новый сценарий будущего. Не к Полдню. А к иному человеку. Точнее — от человека к чему-то вообще принципиально иному.

Максиму Каммереру пятьдесят восемь лет. Не старик, конечно, но и не юноша. Поэтому и поручают ему, опытному сотруднику КОМКОНа-2, расследование странных событий, приключившихся на планете Тисса. Там ни с того ни с сего исследователи вдруг утратили контроль над собственным поведением, а с орбитального корабля-матки какой-то взбесившийся автомат слал и слал им одно и то же сообщение: Земля погибла в результате некоего космического катаклизма, а все население Периферии вымерло от еще более необъяснимых эпидемий… «И начал я с того, — пишет Каммерер в своем мемуаре, — что организовал экспертный опрос ряда наиболее компетентных специалистов по ксеносоциологии… Я задался целью создать модель (наиболее вероятную) прогрессорской деятельности Странников в системе земного человечества». Такое впечатление, что какие-то (какие? уж не Странники ли?) силы уже ведут эксперименты по искусственному отбору людей. Кто-то проходит их «тесты» и, следовательно, может быть пригоден для использования в целях, абсолютно не понятных «непрошедшим». К числу этих последних относятся и работники всезнающих секретных служб. А для них непонимание и тревога — по служебной необходимости — моментально становятся стимулом для серьезного расследования и, в перспективе, организации противодействия.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});