Битва за Рим (Венец из трав) - Колин Маккалоу

— А каким образом, Марк Ливий, ты собираешься покрыть расходы на подобную благотворительность? — полюбопытствовал Луций Марций Филипп.

— Я все продумал, — улыбнулся в ответ Друз. — Составной частью моего плана является девальвация некоторой части выпускаемых в оборот денежных средств.

Сенат заволновался, загудел. Никто из присутствующих не любил, когда произносилось слово «девальвация», так как все сенаторы были консерваторами, когда дело доходило до финансов. Не в римских обычаях было обесценивать деньги: это порицалось как недостойная греческая хитрость. Лишь в годы Первой и Второй Пунических войн с Карфагеном пришлось прибегнуть к подобной мере. Да и тогда это в большей степени все же имело цель стандартизировать вес монет. А Гай Гракх, радикальный в иных отношениях, снова увеличил вес серебряных денег. Нимало не смутившись, Друз продолжал:

— Каждый восьмой денарий будет изготавливаться из бронзы с примесью свинца — дабы уравнять его вес с серебряным, — а затем подвергаться серебрению. Я произвел расчеты с ультраконсервативных позиций. А именно, я предположил, что на два урожайных года у нас будут приходиться пять неурожайных, что, как всем вам известно, значительно мрачнее реального положения. В действительности урожайных лет выпадает больше. Как бы то ни было, нельзя сбрасывать со счетов возможность нового большого голода, подобного тому, который нам довелось пережить в результате войны с рабами на Сицилии. К тому же процесс покрытия монет серебром более трудоемок, нежели чеканка обычных серебряных денег. Поэтому я накинул, взяв за основу расчетов сочетание один к восьми, тогда как на самом деле не чисто серебряным будет лишь один из каждых десяти денариев. Таким образом, как вы понимаете, казна ровным счетом ничего не теряет. Не пострадают и торговцы, пользующиеся при расчетах денежными бумагами. Главная тяжесть этой меры ляжет на тех, кто принужден пользоваться чеканными деньгами. Но что самое важное, с ее помощью нам удастся избежать проклятия прямого налогообложения.

— Но зачем все эти сложности? — подал голос претор Луций Луцилий, который, как и весь его род, был умен на словах, но совершенно туп, когда дело доходило до расчетов и практических вещей. — К чему делать посеребренным каждый восьмой денарий, когда можно просто выпускать в таком виде каждую восьмую партию монет?

— А затем, — терпеливо принялся объяснять Друз, — что, на мой взгляд, необходимо, чтобы никто не мог отличить чисто серебряную монету от посеребренной. Если целую партию выполнить из бронзы со свинцом, никто не захочет принимать такие деньги.

Сколь бы невероятным это ни казалось, но Друз отстоял-таки свой закон о продовольствии. Под давлением казначейства, которое пришло к тем же выводам, что и Друз, и оценило выгоду такого «разбавления» серебряных денег посеребренными, Сенат санкционировал постановку законопроекта на обсуждение в народном собрании. Самые влиятельные из всадников быстро осознали, что новшество не доставит им особых хлопот при расчетах, не связанных с наличными деньгами. Разумеется, они понимали, что мера эта затронет всех, и видели различие между полновесной монетой и бумагой. Но, будучи прагматиками, они еще лучше знали то, что единственная ценность каких бы то ни было денег заключается в той вере, которую питают по отношению к ним люди.

К концу июня закон вступил в силу. Отныне государственное зерно должно было продаваться всем желающим по цене пять сестерциев за модий, а казначейские квесторы и viri monetales, которые должны были контролировать процесс чеканки, готовились к выпуску пробной партии посеребренных денег. Конечно, на это требовалось время, однако предполагалось, что к сентябрю уже каждый восьмой новый денарий будет посеребренным. Раздавался ропот. Цепион протестовал не переставая. Всадники тоже не были поголовно довольны политикой Друза, а низы подозревали, что их решили надуть каким-то непонятным им образом. Но Друз был не чета Сатурнину, и Сенат был ему за это признателен. Проводя голосование в народном собрании, он требовал соблюдения приличий и законности, иначе, говорил Друз, собрание будет распущено. Он также не искушал своим поведением авгуров и не применял силовую тактику.

В конце июня Друз был вынужден приостановить проведение в жизнь своей программы: наступил летний перерыв, во время которого заседания Сената и комиций не проводились. Обрадовавшись передышке — ибо общая усталость и апатия начали заражать и его, — он тоже покинул Рим. Свою мать с шестью вверенными ее заботам детьми он отправил на свою роскошную приморскую виллу в Мизену, а сам навестил сначала Силона, затем Мутила, после чего в компании обоих проехал по всей Италии.

Во время этого путешествия от него не укрылось, что народности центральных районов полуострова готовы начать войну. Проезжая с Силоном и Мутилом по пыльным дорогам, он видел целые легионы хорошо вооруженных солдат, которые проводили учения вдали от римских и латинских поселений. Но он ничего не говорил и не задавал вопросов, веря в глубине души, что в конце концов эти военные приготовления не пригодятся. В ходе своей беспрецедентной законодательной кампании ему удалось убедить Сенат и народное собрание в необходимости реформ в области судопроизводства, структуры Сената, общественного землевладения и распределения продовольствия. Ни Тиберий Гракх, ни Гай Гракх, ни Гай Марий, ни Сатурнин не сделали столько, сколько он; никто из них не ввел в действие такое количество содержательных законов — причем без какого-либо нажима, без оппозиции со стороны сенаторов или сословия всадников. В него верили, его уважали, ему доверяли. Теперь он знал, что, когда он объявит о своем намерении дать право голоса всему населению Италии, они позволят ему увлечь себя — пусть даже не разделяя его убеждений. Он сможет это сделать! И в результате он, Марк Ливий Друз, заручится безоговорочной поддержкой четверти всего населения романского мира, ибо присягу на верность ему давали по всему полуострову, даже в Умбрии и Этрурии.

* * *

Дней за восемь до возобновления деятельности Сената на сентябрьские календы Друз приехал на виллу в Мизене, чтобы слегка передохнуть перед тяжкими трудами. Там он нашел подлинный источник радости и утешения в своей матери. Остроумная, проницательная, общительная, красноречивая, она почти по-мужски воспринимала этот, в конечном счете, мужской мир. Живо интересуясь политикой, она с гордостью и удовольствием следила за тем, как ее сын проводит в жизнь свою законодательную программу. Либеральная традиция рода Корнелиев вселила в нее предрасположенность к радикализму. Однако вторая, консервативная часть натуры Корнелиев порождала в ее душе одобрение при виде того, как мастерски ориентируется Друз в реалиях и настроениях Сената и народного собрания. Ни нажима, ни принуждения, ни угроз, никакого иного оружия, кроме золотого голоса и серебряного языка — именно таким и должен быть великий политик! Она от души радовалась, что Друз пошел не в своего тупоголового, твердолобого, близорукого отца. Он явно пошел в нее!

— Ты блестяще справился с продвижением закона о земле и низшем сословии, — сказала она сыну. — За чем очередь теперь?

Друз глубоко вздохнул, взглянул на нее в упор и ответил:

— Я дарую законодательным путем всем жителям Италии полноту гражданских прав, которыми пользуются сегодня римляне.

— Ах, Марк Ливий! — воскликнула мать, став белее полотна. — Они не мешали тебе действовать до сих пор, но этого они не допустят!

— Почему же? — спросил Друз, искренне удивленный, ибо уже привык верить в свою способность совершать то, что никому не под силу.

— Ограждать право гражданства от чужих посягательств было завещано Риму богами! — произнесла все еще бледная от ужаса мать и схватила его за руку. — Даже явись посреди Форума сам Квирин и повели им предоставить гражданские права остальным — они бы не пожелали этого сделать. Марк Ливий, откажись от своей затеи! Умоляю тебя, и не пытайся!

— Я поклялся сделать это, мама. И сделаю.

Бесконечно долгое мгновение они пристально смотрели друг на друга; его глаза были полны решимости, ее — страха за сына. Затем Корнелия вздохнула и пожала плечами:

— Что ж… вижу, я не в силах тебя отговорить. Недаром ты правнук Сципиона Африканского. Ах, сын мой, сын! Они убьют тебя!

— Для чего им это, мама? — Друз удивленно приподнял брови. — Я ведь не Гай Гракх, не Сатурнин. Я действую строго в рамках закона и не угрожаю интересам ни отдельного человека, ни mos majorum.

Слишком огорченная, чтобы продолжать разговор, Корнелия встала:

— Идем к детям. Они скучали по тебе.

Если последняя фраза и была преувеличением, то небольшим: Друз успел приобрести у детей некоторую популярность.