Две твердыни - Джон Толкиен

А надо вам сказать, что от истоков своих род людской, согласно нашим священным преданиям, делится на три Клана: Вышний, Люди Западного Света, нуменорцы; Средний, Люди Сумерек, как мустангримцы и их сородичи, поныне обитающие на Севере; и Отступный, Люди Тьмы.

Ныне, однако, мустангримцы во многом уподобились нам: нравы их смягчились, и ремесла стали искусствами; мы же, напротив, сделались им подобны и Вышними больше именоваться не можем. Мы опустились в Средний Клан, мы теперь Люди Сумерек, сохранившие память иных времен. Ибо, как и мустангримцы, мы ценим превыше всего воинскую доблесть и любим бранную потеху; правда, и сейчас воину положено знать и уметь многое помимо ремесла убийцы; но все же воин, а не кто другой, у нас в особом почете. Да в наши дни иначе и быть не может. Таков и был брат мой Боромир: искусный и отважный военачальник, и высший почет стяжал он у нас в Гондоре. В доблести он не имел равных: давно уж в Минас-Тирите не было среди наследников престола столь закаленных, могучих и неустрашимых ратников. И впервые так громозвучно трубил Большой Рог.

Фарамир вздохнул и замолк.

— Почему-то у вас, сэр, об эльфах не было речи, — сказал Сэм, расхрабрившись. Он заметил, что Фарамир отзывается об эльфах очень почтительно, и это еще более, чем его учтивость, обходительность, вкусная трапеза и крепкое вино, расположило к нему Сэма и усыпило его подозрения.

— Поистине ты прав, господин Сэммиум, — сказал Фарамир, — но я немногое знаю об эльфах. Ты попал в точку: и в этом мы изменились не к лучшему, став из нуменорцев средиземцами. Как ты, быть может, знаешь, раз Митрандир был твоим спутником и тебе случалось беседовать с Элрондом, Эдайны, прародители нуменорцев, бились бок о бок с эльфами в первых войнах: за это и было им наградой царство посреди морей, вблизи Блаженного Края. Но когда в Средиземье пала тьма, людей развели с эльфами козни Врага, и с течением времени они расходились все дальше, шли разными путями. Ныне люди опасаются эльфов, не доверяют им, ничего о них толком не зная. И мы, гондорцы, не лучше других, подобны тем же ристанийцам: они, заклятые враги Черного Властелина, чураются эльфов и рассказывают про Золотой Лес страшные сказки.

Но все же есть среди нас и такие, кто с эльфами в дружбе, кто иной раз втайне пробирается в Лориэн; редко они оттуда возвращаются. Я не из них: я думаю, нынче гибельно для смертных водиться с Перворожденными. Однако я завидую тебе, что ты разговаривал с Белой Владычицей.

— Владычица Лориэна! Галадриэль! — воскликнул Сэм. — Эх, видели бы вы ее, сэр, ну глаз оторвать нельзя. Я-то простой хоббит, мое дело — садовничать, а выше головы, сэр, сами понимаете, не прыгнешь, и по части стихов я не очень — не сочинитель, ну там, знаете, иногда приходится, смешное что-нибудь, песенку или в этом роде, но настоящих стихов сочинять сроду не стану — словом, куда мне о ней рассказывать, тут петь надо, это вам нужен Бродяжник, ну Арагорн то есть, или старый господин Бильбо, те запросто могут. А все ж таки хотелось бы и мне про нее сочинить песню. Ну и красивая же она, сэр! Не налюбуешься! То, знаете, она как стройное дерево в цвету, а то вроде беленького амариллиса, ветерком ее колышет. Кремень, да и только — и мягче лунного света. Теплее солнышка, а холодна — что мороз в звездную ночь! Гордая, величавая — чисто гора в снегу, а веселенькая, как девчонка в ромашковом венке. Ну вот, у меня, конечно, чепуха выходит, я все не о том.

— Да, видно, она и в самом деле прекрасна, — сказал Фарамир. — Гибельная это прелесть.

— Да я бы не сказал «гибельная», — возразил Сэм. — По-моему, люди сами носят в себе свою гибель, приносят ее в Кветлориэн и удивляются — откуда, мол, взялась? Не иначе наколдовали! Ну как — может, и гибельная, сильная она уж очень. Об эту ее красоту — какая там прелесть! — можно расшибиться вдребезги, что твой корабль о скалу, или потонуть из-за нее, что хоббит в реке. Только ведь ни скала, ни река не виноваты, верно? Вот и Боро… — Он запнулся и покраснел.

— Да? «Вот и Боромир» — хотел ты сказать? — спросил Фарамир. — Договаривай! Он что, тоже принес с собой свою гибель?

— Да, сэр, уж вы извините, даром что витязь витязем, тут что и говорить! Но вы в общем-то сами почти догадались. А я аж от Раздола следил за Боромиром в оба глаза — не то чтобы что-нибудь, а мне ж хозяина беречь надо, — и я вам так скажу: в Лориэне он увидел и понял то, что я уж давно раскумекал, — понял, чего он хочет. А он с первого же мига захотел Кольцо Врага!

— Сэм! — в ужасе воскликнул Фродо. Он пребывал в раздумье и очнулся слишком поздно.

— Батюшки! — вымолвил Сэм, побелев как стена и вспыхнув как мак. — Опять двадцать пять! «Ты бы хлебало ногой, что ли, затыкал», — сколько раз говорил мне мой Жихарь, и дело говорил. Ах ты, морковка с помидорами, да что ж я натворил!

Послушайте меня, сэр! — обратился он к Фарамиру, призвав на помощь всю свою храбрость. — Вы не имеете права обидеть хозяина за то, что у него остолоп слуга. Вы красиво говорили, тем более про эльфов, а я и уши развесил. Но ведь, как говорится, из словес хоть кафтан крои. Вы вот себя на деле покажите.

— Да уж, придется показать, — очень тихо проговорил Фарамир со странной улыбкой. — Вот, значит, ответ сразу на все загадки! Кольцо Всевластья — то, что, как мнили, навсегда исчезло из Средиземья! Боромир пытался его отобрать — а вы спаслись бегством? Бежали, бежали и прибежали ко мне! Заброшенная страна, два невысоклика, войско под моим началом и под рукой — Кольцо из Колец! Так покажи себя на деле, Фарамир, воевода Гондора! Ха! — Он поднялся во весь рост, суровый и властный, серые глаза его блистали.

Фродо и Сэм вскочили со скамеек и стали рядом к стене, судорожно нащупывая рукояти мечей. В пещере вдруг сделалось тихо: все люди разом умолкли и удивленно глядели на них. Но Фарамир сел в кресло и тихонько рассмеялся, а потом вдруг заново помрачнел.

— Бедняга Боромир! Какое тяжкое испытание! — сказал он. — Сколько горя вы мне принесли, два странника из дальнего края, со своей погибельной ношей! Однако же я сужу о невысокликах вернее, чем вы о людях. Мы, гондорцы, всегда говорим правду. И если даже похвастаем — а это случается редко, — то и тогда держим слово насмерть. «Я не подобрал бы этот талисман и на большой дороге» — таковы были мои слова. И если бы я теперь возжаждал его — ведь я все же не знал, о чем говорил, — слова мои остались бы клятвой, а клятв нарушать нельзя.

Но я его не жажду. Может быть, потому, что знаю накрепко: от иной гибели нужно бежать без оглядки. Успокойтесь. А ты, Сэммиум, утешься. Хоть ты и проговорился, но это был голос судьбы. У тебя верное и вещее сердце, оно зорче твоих глаз. Оно тебя и на этот раз не подвело. Может быть, ты даже помог своему возлюбленному хозяину: я сделаю для него все, что в моих силах. Утешься же. Но впредь остерегись произносить это слово. Много и одной оговорки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});