Котировка страсти или любовь в формате рыночных отношений - Горовая Ольга

— Нашла, значит. — Спокойно констатировал он.

— Нашла. — Задумчиво протянула Карина. И посмотрела ему в глаза. — Ты — кто? Фетишист? Маньяк? На кой черт тебе это? — Как можно спокойней выговорила она, ощутив внутри уже знакомое смятение.

Костя смотрел на нее снизу вверх какое-то мгновение. Вздохнул, протянул пальцы, поиграл волосами Карины, которые падали ему на щеки и лоб. Снова забросил руку себе за голову. И не предпринял ни одной попытки, чтобы подняться с ее колен. А Карина очень старательно отводила глаза, чтобы, не дай Бог, не встретиться с его взглядом. Видеть то, что она там могла рассмотреть, было почти физически больно. И он это понял.

— Так, ладно. — Костя хмыкнул и чем-то щелкнул на подлокотнике.

Карина ощутила, что начала медленно откидываться назад и сползать, вместе со спинкой дивана, на которую опиралась. Видимо, он переключил механизм раскладывания.

— Хорошо, пусть я буду фетишистом и маньяком. — Спокойно согласился Соболев, теперь оказавшийся сверху и навис над ее лицом. — Если это тебе принять и допустить легче — пусть будет так.

Ладонь Кости обхватила ее щеку, и он просто вынудил ее смотреть ему в глаза, не позволяя отвернуться.

И теперь Карина уже не могла обманывать себя, отвергая то, что открыто, ни капли не таясь, показывал, просто кричал этот серо-синий взгляд. Точно так же, как не могла отрицать, что ее тело наполнилось жаром и истомой, лихорадочной дрожью только от ощущения того, как тело Кости накрыло ее сверху, нависнув над Кариной.

Их взгляды словно сцепились, склеились, обжигая воздух между ними разгорающимся пламенем страсти. А в памяти Карины так ярко и отчетливо вдруг замелькали воспоминания: вот они глянули мельком друг на друга в проходе вагона, и первые мысли о сексе и притяжении. Вот встретились в темном коридоре, куда ее притащил Шамалко. Прием и бар, переглядывание и оценка одним другого. Непонятный совместный завтрак и рискованная игра словами, тягучее и чуть соленое ощущение привкуса его кожи на губах, и совсем иное, тяжелое и терпкое, мускусное — глубоко в горле тем вечером, после ресторана. И все это, каждая встреча, пропитаны таким притяжением, таким желание, которого Карина никогда не помнила и не знала. Дрожью, сотрясающее каждую мышцу, бушующими волнами пульса барабанящее в мозгу.

Она задыхалась от этих воспоминаний, и Костя, кажется, ощущал то же самое, а может, и думал, вспоминал о том же.

Она видела, как темнел его взгляд, становясь совсем стального, предгрозового оттенка. И ощущала руками, как закаменели его плечи, словно он очень сильно старался не позволить себя что-то сделать. И вот в этих бушующих, штормовых глазах она видела то, чего там никак не должно было быть. Не могло, и все тут.

— Так не бывает. — Не проговорила, а, кажется, выдохнула она. — Не бывает, просто.

Еле слышно, с дрожью и страхом.

Соболев резко, с шумом вдохнул, втянув воздух через раздувшиеся ноздри. Прищурился, так, что взгляд стал почти неистовым и каким-то бешенным. Карина едва не вздрогнула, еще не видев его в таком состоянии, близком к ярости. Разве что тем утром…

А потом — все разом кончилось. Костя резко закрыл глаза, будто отрезав, прервав все то, что лишь секунду назад закручивало души в спирали. И длинно, смачно выругался. Тоже шепотом и почти не слышно. Но Карина поняла все-все слова. Сама их неплохо знала.

— Не бывает? — Костя сел, повернувшись к ней спиной. — Твою ж, налево!

Протянул руку и, забрав у нее пояс, намотал на ладонь синюю ленту.

Карине стало зябко и одиноко без его тела, прижатого, притиснутого к ее.

— Так не бывает? А как бывает, Даш? Как? Ты — знаешь точно? — Он не повернулся и не посмотрел, так легко называя ее этим именем.

А дрожь все усиливалась. Но Карина перестала анализировать и осмысливать, просто слушала этого мужчину и смотрела в его напряженную спину, так сильно контрастирующую своим видом со спокойным голосом. Голосом, в котором, казалось, до последней модуляции был выверен и контролируем и тон, и эмоции.

— Я вот, вроде не глупый человек, а и то не могу с уверенностью сказать, как бывает, а как — нет. А ты — точно знаешь? Ты — большой эксперт в области чувств и отношений? Кого ты видела, нормального? Этого труса, Сергея своего? Или мразей тех, которые тебе жить не давали? Кого, Дашка? — Костя повернулся и внимательно глянул на нее. — Я ничего не берусь утверждать или спорить. По какому праву? Что я знаю об этом? Ничего. Ничего, кроме того, что есть. И я не собираюсь спорить или голословить. Просто принял это. И отрицать — не буду.

На последнем слове его голос почти зазвенел, но и так, не отошел от выбранного тона. Костя не кричал и не ругал ее. Просто говорил. Сообщал, ставил в известность, не принимая трусливых отговорок и попыток спрятаться. Не позволяя этого.

А она — она смотрела и слушала. И когда он замолчал, глядя на нее все с тем же выражением, ничем не прикрывая своих чувств, единственное, что она смогла сделать, это сжаться в комочек, и жалобно прошептать:

— Костя…

Ей сейчас не было весело. Не было смешно. Она не была уверенной и знающей себе цену. Даже не знала, Карина ли она, или, и правда, Даша, как он ее звал. Ничего не знала о себе. Но и осмыслить то, что вот так просто он сказал — оказалась не готова.

— Костя, — почти всхлипнув, повторила она, и закусила губу, стараясь хоть как-то собраться.

Он понял. Понял все, и ее состояние, и этот страх. Глубоко вздохнув, он крепко зажмурился.

— Так, все. Хватит. На сегодня — наговорились. — Резко хлопнув ладонями себя по коленям, Соболев встал с дивана. — Поехали домой, а? Спать хочется, устали оба. Не дело сейчас говорить.

Он обхватил ее плечи рукой и заставил Карину встать. И она послушно встала. Не споря и ничего не говоря.

Домой, так домой. Он прав. В два часа ночи такие вопросы, наверное, не решают.

И так и стояла, пока он забирал свои вещи. Молча пошла следом за ним в коридор и все в той же тишине просидела всю дорогу домой, ощущая крепкую и теплую руку Кости, сжимающую ее ладонь. И думала, думала, думала.

Ничего не говорила она и тогда, когда они приехали и в тишине, не включая свет, поднялись по лестнице.

Только вот, добравшись до спальни, никто не спешил укладываться. Костя подошел к окну, да так и остался там стоять, упираясь рукой в стекло. Сбросил пиджак прямо на пол, дернул, сорвал галстук, отправив его следом. И вот так застыл. А она — просто села на край постели и продолжала думать.

А еще минут через пять, в течение которых в комнате сохранялась полная неподвижность, она вдруг встала.

И та женщина, которая поднялась с постели, устала думать. Она ничего не знала, ни об отношениях, ни о чувствах. Разве что, в совершенстве обладала информацией о страхе. Но ей очень хотелось забыть этот опыт. Эта женщина не могла бы назвать себя Кариной, потому что растеряла холодную отстраненность и присущую той уверенность в знании устройства мира. Она не знала, что принесет ей следующий шаг.