Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том II - Борис Галенин

В данном случае среди команды под впечатлением статей г. К л ад о создалось совершенно несправедливое, но твердое убеждение, что “наш” послал его просить подмоги, а “начальство” препятствует». 

О коллективном сознании или «коллективном бессознательном»

И здесь Владимир Семенов делает очень тонкое психологическое, или, скорее, социопсихологическое, наблюдение.

«При этом в силу той неопределенности, той неустойчивости понятий, которые возникают в коллективном сознании народных масс, мыслящих не идеями, но образами, для них невозможно было провести строгой границы между сторонниками “Нашего”, за которыми и в огонь, и в воду, и сторонниками “начальства”, не заслуживающими доверия…

Команда смутно чувствовала, что где-то что-то неладно, но не умела разобраться: где — друзья, где — враги»…

Если бы капитан 2-го ранга Семенов дожил бы, не дай Бог, до 1917 года, он бы убедился, как мастерски враги России и русского народа пользуются этими особенностями коллективного сознания, которое было бы вернее назвать «коллективным бессознательным».

Не из-за этой ли в том числе «неустойчивости понятий, которые возникают в коллективном сознании народных масс, мыслящих не идеями, но образами», «Расплата» была скрыта от читателя весь советский период, а ее автор на всякий случай был оболган не только шустрым баталером, но и претендующим на офицерское происхождение автором «Порт-Артура».

Далее Семенов с грустью говорит: «Этот период ознаменовался вспышками неудовольствия на разных судах, даже на таких, как, например, “Нахимов”, на котором существовал солидный кадр старослуживых нижних чинов (да еще гвардейского экипажа), остававшихся на нем со времени последнего заграничного плавания».

Но 2-й эскадре повезло. У нее был вождь, в которого она верила. 

Скажет, что отрубит!

«Непосредственное вмешательство Адмирала, его властное слово немедленно прекращали беспорядок, но, тем не менее, что-то, как будто, было подорвано. Нарушения дисциплины становились все чаще. Подъем на фок-мачте гюйса, сопровождаемый пушечным выстрелом[199], сделался почти обычным явлением и уже не привлекал ничьего внимания. Преступления бывали серьезные; часто такие, за которые по законам военного времени полагалась смертная казнь…

Адмирал не конфирмовал ни одного такого приговора… Однажды докладчик позволил себе высказать мнение, что излишняя мягкость может быть во вред, что надо показать прочим пример в целях устрашения…

— Излишняя мягкость? Ну нет! Я не из жалостливых! Просто считаю бессмысленным. Можно ли устрашить примером смертной казни людей, которые идут за мной, которых я веду на смерть? Перед боем всех арестованных выпустят из карцера[200], и, как знать, может быть, они будут героями!.. — резко ответил ему адмирал.

Каким-то путем этот разговор, происходивший с глазу на глаз, в тот же день облетел всю эскадру, и… странно, что преступления против дисциплины не только не умножились, но чувствительно сократились…

Передавались, конечно, не подлинные слова, а лишь идея, да и та приукрашенная, приобретшая характер легендарного сказания.

— Верно это, Ваше Высокоблагородие, — спросил меня конфиденциальным тоном вестовой, прибиравшийся в каюте, — будто “Наш” всякие штрафы до бою отставил? Как, мол, ни виноват, пущай кровью отслужит — не препятствуйте!

— Ты это откуда слышал?

— Ребята сказывают…

— А сам ты как полагаешь?

— Чего ж тут полагать! Известное дело — “наш”, он-те покажет! Скажет, что отрубит! Одно слово…» 

Голос из Маньчжурии

«Предыдущие строки были уже напечатаны (в фельетонах[201] газеты “Русь”), когда из высококомпетентного источника мною были получены сведения, что вдохновенная проповедь г. К л ад о заслужила одинаковую оценку как среди офицеров 2-й эскадры (на Мадагаскаре), так и в среде их сухопутных товарищей (на полях Маньчжурии).

Письмо это так ярко подчеркивает солидарность взглядов “пушечного мяса” (морского и сухопутного — одинаково), так резко обрисовывает “его” отношение к героям, восседавшим на мягких креслах и никогда не слышавшим свиста неприятельского снаряда, что я позволю себе передать читателям некоторые выдержки дословно, не заботясь о стиле.

(Письмо, видимо, было писано наскоро, не для печати.)

“…Известные статьи г. Кладо и в действующей армии встречались с негодованием, и многие горячие головы называли эти статьи изменой России и Отечеству.

Санкт-Петербургское Телеграфное Агентство услужливо передавало эти статьи даже по телеграфу, и на всех нас его (Кладо) оптимизм, основанный на цифрах и коэффициентах, производил удручающее впечатление.

Его кликушеские завывания о немедленной помощи 2-ой эскадре заставляли нас дивиться — что думают в Петербурге об этой необычной военной некорректности г. Кладо!”»

Далее Семенов, со слов своего корреспондента, говорит, что начальник разведотдела штаба 1-й Маньчжурской армии, знакомый нам по Тюренчену Генерального штаба полковник Линда, не раз говорил начальнику морской походной канцелярии того же штаба капитану 1-го ранга Русину (в недавнем прошлом нашему военно-морскому агенту [атташе] в Японии, и агенту выдающемуся) «о необходимости доложить Главнокомандующему и просить его ходатайства о прекращении печатания преступных статей г. Кладо… что статьи эти… описывающие состояние 2-ой эскадры, цифрами доказывающие превосходство японцев, наводят на войска уныние и (главное) раскрывают глаза японцам.

В деле разведки компетентность источника сведений имеет огромное значение, и как бы ни были хорошо осведомлены японцы о нашем флоте, преступная болтливость г. Кладо должна быть для них откровением».

Полковник Линда указывал капитану 1-го ранга Русину, что необходимо «“торопить движение эскадры”, считая “задержку ее в Носси-Бе и выжидание Небогатовских судов преступной”.

В заключение мой уважаемый корреспондент говорит:

“Статьи г. Кладо… я считал и считаю государственным преступлением”.

Я счел своим долгом привести здесь этот голос из Маньчжурии, как иллюстрацию к моему дневнику, писанному на Мадагаскаре».

Ни полковник Линда, ни капитан 1-го ранга Русин не знали о предательской деятельности Главнокомандующего Куропаткина и, видимо, искренне полагали, что его, так же как и их, должны возмутить изменнические статьи Кладо. Я думаю, что если Куропаткину все же доложили, то он очень смеялся. Про себя, конечно.

И последнее. Статьи свои капитан 2-го ранга Н.Л. Кладо подписывал псевдонимом Прибой{203}. 

Еще раз о болезни Адмирала

У читателя теперь не вызовет удивления, что от жизни такой «4-го февраля Адмирал вдруг так расхворался, что слег в койку.

По эскадре разнесся слух, что это явилось результатом получения телеграммы о выходе из Либавы отряда Небогатова. Будто бы с Адмиралом приключилось что-то вроде удара. Через два дня он снова появился наверху, еще более похудевший, осунувшийся… слегка волочил правую ногу… На него поглядывали с тревогой, но вскоре же успокоились, услышав знакомый, ничуть не изменившийся, властный голос.

— Этот не заболеет! Разве — после заключения мира!.. — повторял старший доктор свое любимое изречение».

Говорили также еще, что за два дня болезни Адмирал постарел на десяток лет.

Дальнейшее пребывание на Мадагаскаре немыслимо!

«5 февраля. Миноносцы производят учебную стрельбу минами по щитам с расстояния 5 кб. Из 7 мин только две дошли удовлетворительно.

Адмирал Рожественский просит Морское Министерство выслать теперь же вперед на пути следования эскадре 4-х месячный запас солонины, муки, масла, капусты, чая и сахара на 12 000 человек».

«14 февраля….Адмирал Рожественский сообщает Морскому Министерству, что как только будут улажены недоразумения с угольщиками, не желающими идти дальше Мадагаскара, он двинется в дальнейший путь, не ожидая отряда контр-адмирала Небогатова.

Что касается этого отряда, то ему не нужно идти на Мадагаскар, а прямо из Джибути через Индийский океан, что сократит путь на 2000 миль. Когда по ту сторону Индийского океана 2-ая эскадра придет в соприкосновение с неприятелем, тогда может быть решен вопрос, следует ли ждать отряд Небогатова или идти без него.