Наплывы времени. История жизни - Артур Миллер

Предвидя потери в связи с тем, что, по сути, придется начать войну, генерал сказал, что должен проконсультироваться в американском посольстве. Среди присутствующих нашелся высокий чин, который заверил, что посол разделяет точку зрения представителя «Нэшнл сити бэнк» и полностью санкционирует акцию.

Лекция Батлера в тот вечер в общем и целом свелась к тому, о чем он уже писал. «В Мексике, особенно в Тампико, я отстаивал нефтяные интересы Америки… На Гаити и Кубе помогал „Нэшнл сити бэнк“ превратить эти страны в стабильный источник доходов… В Никарагуа в 1909–1912 годах расчищал поле деятельности международному банку братьев Браун. В Доминиканской Республике в 1916-м осуществлял культурную миссию во имя интересов американских сахарных трестов. А Гондурасу в 1903-м помог „поправеть“ на благо американских фруктовых корпораций». Черту под этого рода деятельностью подвело в его сознании неприкрытое использование войск в интересах банка, когда на алтарь чьих-то прибылей оказались положены жизни американских солдат.

Ему принадлежала идея конституционной поправки, согласно которой ни одно американское морское судно не должно было покидать двенадцатимильную прибрежную зону. Эта точная и краткая формулировка клала предел имперским и милитаристским амбициям Америки. Затянувшись сигарой, он сидел передо мной, прямой, неулыбчивый, скуластый. Я и тогда понимал, что его мечта неосуществима, но поддержал ее. В тот день он всего лишь еще раз подтвердил, что нашими жизнями распоряжаются те, у кого есть деньги.

На его лекцию в Хилл-аудиториум собралось едва ползала. Мой репортаж с подробным изложением его планов «Дейли» сопроводила его же фотографиями. Кажется, я никогда больше не слышал о генерал-майоре Смедли Батлере, но часто вспоминаю о нем, особенно в последнее время, когда в очередной раз слышу, что наши корабли отправились к берегам Латинской Америки, и внимаю заверениям о добрых и человеколюбивых политических намерениях. Если за последние полвека сопротивление таким вещам усилилось, то лишь потому, что противоречивее стала сама реальность. В отличие от 1935 года теперь не так легко сбросить со счетов коммунизм и Советы, хотя, по сути, проблемы остались те же — бедность и плохое правление в Центральной Америке, сопротивление и твердая установка, что любые фундаментальные изменения возможны только в тех случаях, если это в интересах Америки.

Хотя Батлер был далек от политики и не являлся радикалом, его искреннее негодование по поводу того, что жизни американских солдат приносились в жертву чьей-то прибыли, говорило в том, что мир должен развиваться независимо от диктата частного капитала. В тот момент, когда в 1935 году он выступал со своей незатейливой историей перед студентами в Хилл-аудиториум в Нью-Йорке, на спектакле по пьесе Одетса «В ожидании левых» зрители вскакивали со своих мест и, потрясая в воздухе кулаками, поддерживали актеров возгласами «Забастовка! Забастовка!», как будто забастовка таксистов была неким ключом ко всеобщей свободе. Таковы были времена. Поэтому, когда Одетс четырнадцать лет спустя возопил «ДЕНЬГИ-И-И!», увидев в них источник советско-американских разногласий, это могло показаться политическим упрощением, но для меня свидетельствовало о том, что наше сознание нисколько не изменилось. Да и разве могло быть иначе. В 1949 году не было ни одной страны, где коммунисты пришли к власти в результате свободных выборов; все знали, что даже в Чехословакии имевшая большое количество сторонников коммунистическая партия и то недавно совершила переворот, чтобы сбросить законное демократическое правительство.

В тридцатые годы будущее еще что-то сулило. Но с окончанием войны, появлением атомной бомбы, усилением противостояния между Востоком и Западом, казалось, не оставалось ничего, кроме как прислушаться к биению собственного сердца. Поверить в политическую философию означало согласиться без достаточно веских оснований на то, чтобы тебе удалили все зубы, ампутировали часть тела или вынули глаз. Однако невозможно жить в полной неопределенности, и люди, относясь ко всему с подозрением, отрицали очевидное и вместо фактов предпочитали говорить о том, что не согласны потерять веру.

Такова была атмосфера, когда Лилиан Хеллман как-то за год до этого пригласила меня отужинать с двумя молодыми югославами, представлявшими свою страну в Организации Объединенных Наций. Она полагала, это даст нам редкую возможность понять, что же все-таки привело к изгнанию Югославии из Коминтерна — событию, разразившемуся как гром среди ясного неба. Это была первая трещина в недавно созданном русскими вдоль всей границы послевоенном блоке коммунистических государств, которая вызвала такой шок, что многие сомневались, не хитрость ли это. Так же как несколько лет спустя люди не могли поверить, что китайские коммунисты всерьез рассорились с русскими. Обе стороны, как просоветски, так и антисоветски настроенные, полагали, что все коммунисты кровью повязаны со Сталиным, этаким Люцифером, осуществлявшим абсолютный контроль над подвластными ему колдунами, которые тут же растаяли бы в клубах дыма, стоило какой-нибудь антирусской мысли промелькнуть в их порабощенном сознании. Вместо этого на сцену вышла сила, в праве на существование которой уже отказали и марксисты, и теоретики капитализма, — национализм чистейшей воды.

Я был удивлен, что оба делегата оказались так молоды — им едва стукнуло тридцать. Они сидели за элегантно сервированным Лилиан столиком, с квадратными неулыбчивыми славянскими лицами, на которых было написано горячее желание не разочаровать хозяйку, как будто оба попали на школьный экзамен, и говорили осторожно, ни разу не бросив упрека в адрес Сталина или русских, но с прискорбием констатируя, что Тито был вынужден заявить о защите национального суверенитета от попечительства русских. Насколько им было известно, Советы в буквальном смысле обескровили Югославию, вывозя технику и все, что возможно, при этом навязывая такие экономические соглашения, которые никак не были выгодны Югославии, но только России. Согласно теории, за отступничество от которой Тито был заклеймен и обвинен, повсеместно строить социализм можно было только после того, как его в первую очередь построят в России, великой защитнице обездоленных.

В тот вечер им помимо их воли очень хотелось убедить Лилиан, что Югославия отнюдь не является антисоветским государством. Все, что произошло, было отчаянным шагом во имя национального спасения, и они не теряли надежды, что придет день, когда снова встанут бок о бок с Советами, но не как колония, а на равных.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});