Современная испанская новелла - Хосе Альдекоа

Это число сократилось до пяти, когда он отдал бланк второму зятю и тот добыл еще сорок пять подписей. Случайный гость, зашедший к соседям, неожиданно согласился подписаться, после чего осталось собрать всего четыре подписи. Понадобилась еще неделя, чтобы добыть три подписи, но четвертой, последней, ему так и не удалось получить. В конце концов отчаявшись, он послал бланк по почте в Теруэль, где жил его второй сын, с просьбой добыть недостающую подпись. Прошла еще неделя, и он получил свой бланк с последней подписью. Теперь все было в порядке. Оставалось только свидетельство о существовании.

Он предположил, что самым подходящим местом для получения такого рода документа окажется суд, но, явившись туда, был разочарован. Там ничего не знали об этих бланках и не могли указать поэтому, куда следует обратиться. То же произошло и в главном полицейском управлении, где также не занимались подобными вопросами.

Тогда он решил обратиться к алькальду своего района, поскольку, пока он хлопотал о шестидесяти трех бланках и свидетельствах (ныне уже готовых), ему неоднократно приходилось обращаться к этому должностному лицу, и они даже успели немного подружиться. Однако же и районный алькальд чистосердечно признался, что ничего не знает о свидетельстве и посоветовал — как он делал всегда, когда у него спрашивали насчет этого документа — для начала снять копии свидетельства о рождении, младенчестве, отрочестве и прочем и приложить к ним копии свидетельства о рождении и бракосочетании и кончине его родителей. Кому же следомало вручить все эти бумаги, алькальд сказать не мог.

Хотя и совершенно упав духом, он все же возобновил свои паломничества по разным учреждениям, адреса которых ему дал добрый алькальд. Он перебрал в уме все инстанции, куда можно было бы обратиться за подписью на этом завершающем документе, поскольку все другие уже были оформлены. Остался еще как будто бы приходской священник.

К нему он и отправился в один прекрасный вечер. Священник сказал, что, по его мнению, вся собранная документация никак не может служить подтверждением его существования. Несколько сбивчиво священник постарался объяснить разницу между жизнью и существованием, и тут обнаружилось, что и сам он не очень‑то понимает, в чем состоит эта разница. В заключение священник сказал, что — хотя дело Это и весьма далеко от его компетенции — он все же считает, что, прежде чем будет найдено лицо или учреждение, уполномоченное подписать документ, о котором идет речь, стоит снять копии со свидетельств нравственной, религиозной и прочей благонадежности. Не лишним будет, добавил священник, присовокупить к этим копиям выписки из свидетельств о крещении, первом причастии и прочем.

Он вышел от священника совсем обескураженный и все же решил последовать его советам. Дни шли, рос ворох бумаг, и он не знал, что с ними делать.

Набравшись духу, он обратился к адвокату. Адвокат, тонко проанализировав смысл слова «существование» или, вернее сказать, несколько смыслов этого слова, пришел к выводу, что в данном случае речь может идти только о существовании юридическом. Кто же, однако, правомочен засвидетельствовать юридическое существование человека? Судья? Но в суде он уже побывал, и там ему отказали…

Два дня спустя он купил адресную книгу и, сверяясь с ней, обегал ряд учреждений. Но нигде ничего не добился. В одних вообще не слыхали о подобных свидетельствах. В других слыхали, но от третьих лиц и что‑то очень неопределенное.

Он оказался в тупике и не видел из него выхода. Тогда само отчаяние подсказало ему гениальную идею. Внизу на бланке стояло всего одно слово: «Подпись». Не требовалось ни печати, ни заверения этой подписи. Ничего, кроме самой подписи. А почему бы ему самому не подписаться? Почему бы ему самому не засвидетельствовать собственное существование? Стоило рискнуть! Так он и сделал.

А на следующий день предстал перед окошком номер девяносто семь на четвертом этаже и протянул бумаги чиновнику, который взял их и погрузился в чтение. Через три часа чиновник поднял от бумаг голову и посмотрел на него с изумлением. Как знать? Может быть, это был первый случай в его практике, когда вся документация представлялась полностью.

— Все в порядке? — спросил он.

— Да… — нехотя признал чиновник.

— Значит>от меня ничего больше не требуется?

— Нет. Ждите теперь извещения.

С лестницы он сбегал, подпрыгивая весело, как ребенок. За всю свою жизнь он не переживал минуты более счастли-

15 Современная испанская новелла

449

вой. С бумагами покончено! Теперь ждать, только ждать. Какое счастье! Он словно парил в воздухе…

Почти через год ему сообщили, что он может явиться и получить. Что получить, не имело уже значения, от него только требовалась метрическая выписка, сделанная на текущей неделе.

Однако выправить эту бумагу он уже не смог, потому что успел умереть. От счастья.

Эсприу, Сальвадор

ЛЕТИЦИЯ (Перевод с каталанского А. Сиповича)

В духе Эдгара По, но совсем не страшно.

«Проснись, не отходи навеки».

Псалом XLIV, стих 23

Мы хоронили бедную Летицию в четыре пополудни, скромно, без отпевания. Прежде чем гроб опустили в землю, Моника встала около него на колени и помолилась за упокой души усопшей. И вдруг в эту скорбную минуту Карола засмеялась, но тут же овладела собой и даже нашла доводы в свое оправдание: она вообще никогда не падала духом и к тому же испытывала сейчас нервное возбуждение. Моника посмотрела на нее с ненавистью, и Карола побледнела. Все мы, и я первый, готовы были простить Кароле ее смех. Карола Марелли была очень красива. Красивее Луизеты, красивее Фании и — надо ли добавлять? — красивее Моники. Может быть, даже красивее Летиции — бедная Летиция умерла, и правда, какой бы она пи была, не могла ее ранить, холодную и одинокую в своем гробу.

Моника поднялась с колен и спокойно перекрестилась. Мы все страдали, очень страдали. Валези откашлялся и бросил на Луизету нежный взгляд. Ронши нетерпеливо поглядывал на часы. Ильдебранд обнял за талию свою Фанни. Комья земли постепенно засыпали гроб. В зелени кипарисов раздавался щебет птиц, которых Летиция так любила… Наконец земля поглотила деревянный ящик и лежавшую в нем Летицию — пленницу вечности. Фанни всплакнула, так как знала, что не очень обильные слезы ей к лицу. Ильдебранд нежно ее утешал. Луизета только теперь посмотрела на Валези, и взгляд ее тоже был полон нежности. Однако Валези по рассеянности ничего пе заметил. Припомнив еще одну молитву, заключительную, Моника прочитала ее. Но никто из нас не слушал Монику. Ее голос заглушали рыдания, не вызвавшие в нас, однако, ни малейшего сочувствия. Мы все ненавидели Монику — уже немолодую, ханжески — набожную и театральнофальшивую. Не выдержав того, что на них так часто смотрят, часы Ронши остановились. Небо быстро заволакивали тучи.

Мы в последний раз посмотрели на то место, где покоилась Летиция, и мысленно попрощались с ней — еще живой в нашей памяти. Заморосил мелкий дождь.

Кареты громыхали по булыжникам предместья, и от этого грохота страдал не только наш слух, по и наши души. Моника, Ронши, Карола и я ехали в первой карете, которую везла старая вороная кляча. Валези и Луизета, Ильдебранд со своей Фанни следовали за нами во второй карете, и я не мог определить ни возраст, ни масть запряженной в нее лошади. Мы ехали по узким, тесным улочкам, темным и безрадостным. Вдали показались красные готические шпили церкви Пречистой Девы.

Все молчали. Дождь шел все сильней, и улицы под льющимися с неба потоками выглядели еще мрачнее, почти жутко. Тем не менее ни под одним из уличных фонарей я не Заметил и следа демонической черной кошки, и это меня разочаровало. Силуэты редких прохожих, едва возникнув из мглы, тут же исчезали, как в кошмаре.

Моника вдруг предалась воспоминаниям о Летиции, она ворошила прошлое, как давно остывший пепел, и слова ее отдавались в моей душе погребальным эхом.

Зевнув, Ронши еще раз покосился на остановившиеся часы. Не знаю, думала ли сейчас об умершей Карола, кото рая сидела рядом со мной, смежив веки. Карола была кузиной покойной Летиции и, кроме того, никогда не падала духом. К тому же она была на редкость красива, и это было самым главным. Красивее Луизеты, красивее Фанни и — надо ли добавлять? — красивее перезрелой Моники. Может быть, даже красивее Летиции. Во всяком случае, она очень походила на мою Летицию, которая теперь одна, бледная и холодная, лежит в сырой земле, под кипарисами, где поют птицы и льет проливной дождь… На мою Летицию, которая лежит теперь в гробу одна, холодная и бледная…

Мы миновали церковь Пречистой Девы, и, хотя мостовая не стала лучше, а дождь продолжался, старая вороная лошадь вдруг пошла хорошей рысью. Карету затрясло еще больше, и это дало нам возможность отдохнуть от красноречия Моники, а Ронши даже уснул и храпел, как пьяный. Дождь лил словно из ведра, монотопно стуча о крышу нашей кареты. В окошко я видел, что серая лошадь резво бежит по лужам почти следом за нами. Недоставало только черных кошек: именно сегодня они очень были бы кстати под тусклыми уличными фонарями.