Солдат великой войны - Марк Хелприн

— Теперь это не имеет значения.

— Нас расстреляют, да? — спросил Фабио.

— Да, — подтвердил Алессандро из окошка камеры.

— У этих столбов.

Алессандро кивнул.

— Ну и ладно, — сказал Фабио.

Гварилья закрыл глаза.

— Алессандро, — с жаром воскликнул Фабио, — как думаешь, на небесах есть красивые женщины?

Гварилья застонал.

— Миллионы, но с чего ты взял, что попадешь туда?

Лицо Фабио расплылось в широкой улыбке.

— Мне мама сказала, — ответил он. — По ее словам, что бы ни случилось, я попаду на небеса. Она обещала.

Алессандро пожал плечами.

— Как здесь кормят? — спросил Фабио. — Пристойно?

— Иногда дают яйцо, — ответил подошедший к окну Лодовико.

— Что?

— Иногда дают яйцо, — повторил Лодовико.

— Кто это? — спросил Фабио.

— Это индеец Лодовико. Фамилии у него нет, потому что он коммунист.

— Адами, Фабио, — представился Фабио, чуть ли не кокетливо, — а это Гварилья. — Гварилья смотрел в землю. — Он настоящий ветеран, но сейчас несчастлив.

На внутреннем дворе появился офицер и приказал заключенным построиться. К этому они привыкли, и буквально через несколько секунд стояли ровными рядами, но без оружия и амуниции, а потому не производили впечатления боевой части.

Офицер в очках с железной оправой тоже напоминал студента. Зычным голосом он обратился к заключенным:

— Это военная тюрьма номер четыре, которую мы называем «Звезда морей». Убежать отсюда нельзя, кто попытается, будет застрелен на месте. Вам положено три яйца и два апельсина в неделю, стрижка и баня каждые две надели. Насчет еды не жалуйтесь, она такая же, как и в других тюрьмах, или даже лучше. Мы до последнего поддерживаем военную дисциплину, хотя вас выводят отсюда на расстрел. Все спрашивают, почему, и я вам скажу. Это единственное, что у вас есть. Вы едва ли ни с первого дня жизни знаете, что вам предстоит умереть, так? Но вы бреетесь, играете в бочче, полируете дверные ручки, отращиваете усы. Все напрасно теряют время. То же самое происходит и в «Звезде морей». Вы по-прежнему в армии и должны поддерживать армейскую дисциплину до самой смерти. Вам от этого будет только лучше. Если не будете поддерживать, превратитесь в желе, будете слишком много страдать, а в конце насрете в штаны. Вы все скоро умрете. Я тоже. Мне уже вынесен приговор. Первого января я уйду первым. Следуйте моему примеру. Смотрите, что я делаю. Держитесь прямо, пока пуля не пробьет грудь. Это единственный путь. Вольно! Выстроиться в ряд у ворот.

— Кто это такой? — спросил Алессандро у Лодовико.

— Разве ты не слышал его речи?

— Нет, и бани тоже не было. Он говорил правду?

— Он убил полковника, который начал стрелять по своим солдатам. Его должны расстрелять первого января. Обычно происходит это на следующий день после суда, но ему дали время, чтобы он обо всем подумал.

— Его не сломили.

— Пока нет.

— Как насчет бани?

— Сегодня вечером. И стрижка.

— Я не хочу стричься.

— Не повезло. Подозреваю, что они продают волосы. На матрацы.

— Мерзость какая.

— Да нет. Может, на этом матрасе будет спать ребенок. Мне идея нравится.

* * *

Цирюльники прибыли во второй половине дня. Невысокие толстяки, почти все лысые, они балансировали на ящиках из-под патронов и быстренько убирали шевелюру с голов солдат, ожидавших в длинных очередях.

Заключенных выводили из камер группами по пятьдесят человек по сложной схеме, привязанной к этажам и тюремным блокам. Их собирали в большом зале, где цирюльники уже стояли на ящиках с электрическими машинками в руках, провода змеились по полу и исчезали в дыре, пробитой в одной из стен.

Потом группами по пять заключенных вели в душевую с полом из терраццо[64], где обычные солдаты окатывали их ведрами мыльной воды, а потом поливали из шлангов для мойки скота, позаимствованных на скотобойне. Смывали с них мыло и сталкивали в мелкий бассейн с горячей водой, где им разрешалось пробыть несколько минут. После бассейна вели по длинным коридорам, и они обсыхали на ветру. В конце последнего коридора они получали свою влажную, только что выстиранную форму. Все это они называли стиральной машиной.

Алессандро и Лодовико оказались в конце своих очередей так же, как один незнакомый солдат, Фабио и Гварилья. Всех торопили, и хотя разговаривать им не разрешали, они пренебрегали запретом.

Они не узнали имя этого солдата и никогда больше его не видели. Ему оставалось два дня до расстрела, и отчаяние сделало его ужасно разговорчивым. В мирной жизни он, вероятно, был физиком.

— Дерьмо! — воскликнул он. — Черт! Я не могу умереть. Не могу. Я должен выжить. Для разработки моей теории нужно сорок лет. Господи, я не могу умереть.

— Какой теории? — спросил Фабио.

— Гравитации, — ответил тот. — Я раскусил гравитацию. Я знаю, что такое гравитация и магнетизм, а меня собираются убить до того, как я разработаю теорию. Меня не слушают. Я пытался все объяснить, но они не слушают. Никакой силы притяжения нет. Это толчок всепроникающей силы, но сила всегда движется по прямой и отбрасывает тень, потому что не может обойти массу. Она проходит сквозь нее и поглощается. С другой стороны, второй объект ускоряется, двигаясь к первому, из-за недостатка давления между ними, поскольку гравитационные лучи, уравновешивающие его, ослабевают или просто отсекаются возникшей на их пути массой. Идеальное излучающее тело — идеальный поглотитель гравитационной силы, поэтому все притягивается к нему и ничего не отдаляется, через него не проходит ничего такого, что может уменьшить эффект притяжения на противоположной стороне. Изменения гравитации — всего лишь функция возникшей массы. Масса — это функция молекулярного сопротивления гравитации, и значение тут имеет не общепринятый детерминант массы, а скорее протяженность и сила атомарных и молекулярных связей. Магнетизм — это устранение гравитационной силы из зазора между двумя телами, поэтому они сталкиваются как в вакууме. Электрическая энергия — высвобождение напряжения от нарушения этого состояния, преобразуемое по желанию в ее возобновление. По вселенной летают не частицы и волны, а некий эфир, и что получаем экспериментально, так это открытие и закрытие ворот. Свет существует при открытых воротах. Поэтому он не воздействует на себя, его скорость постоянна независимо от относительной скорости исходной точки, поэтому два луча, направленные лоб в лоб, не уничтожают друг друга. Господи, я могу все это свести. Я придумал сотню экспериментов для доказательства. Я вижу уравнение, связывающее свет, магнетизм, электричество и гравитацию, и эта теория с легкостью объясняет инерцию. Для экспериментов мне потребуется вся жизнь, но я смог бы вывести это уравнение.

Он повернулся к цирюльнику.

— Вы должны им это сказать. Пожалуйста. Вы должны им сказать. Ради Бога, скажите им, что я могу связать ньютоновскую механику с теорией относительности. Скажите им, что здесь у них физик. За час я смогу все объяснить. Позовите офицера. Скажите офицеру.

Цирюльник понятия не имел, о чем толкует этот физик.

— Если подумаешь как следует, — ответил он, — то поймешь, что все это уже пришло в голову и кому-то еще. Не волнуйся. — Он нажал кнопку включения, электричество побежало по проводу, чтобы влиться в магниты, которые вращали ось и через систему шестерней передавали движение на лезвия, срезавшие волосы с головы физика, готовя его к казни. В моторчике вспыхнула синяя искра, запахло озоном.

Цирюльники брили наголо, иногда задевали кожу, и тогда текла кровь. Они только начали, но стояли уже по щиколотку в волосах, а жужжание машинок напоминало какой-то улей механических пчел.

— Уже темнеет, а они устали, — сказал Алессандро Гварилье. — В конце концов их привезли сюда после рабочего дня.

— Надеюсь, мои дети никогда не узнают, что перед расстрелом мне обрили голову.

— Если и узнают, они будут еще больше тебя любить.

— Я так скучаю по ним. Они не вспомнят меня.

— Обязательно вспомнят.

— Нет, — покачал головой Гварилья. — Воспоминания растают. Они еще слишком маленькие.

Алессандро, Лодовико, Фабио и Гварилья встали перед ящиками из-под патронов. И пока цирюльники брили им головы, их волосы падали вниз, смешиваясь с волосами других солдат, которые чуть раньше подверглись той же процедуре. Потом они двинулись дальше и разделись, у каждого из маленьких порезов текла кровь.

— Как нам вернут нашу форму? — поинтересовался Фабио.

— Никогда не был в примерочной? — спросил Алессандро.

Лодовико объяснил, что тут есть солдат, который с первого взгляда определяет твой размер и лезет в один из трех коробов.

— Бросает форму тебе. Не смотрит на нее, не смотрит на тебя, потому что, бросая форму, он уже определяет размер следующего.