Алая Вуаль - Шелби Махёрин

сделать реверанс.

— Спасибо, Эпонина. Было… интересно познакомиться с вами. Пожалуйста, передайте вашей сестре, что я скоро навещу вас.

— Я не стану лгать своей сестре, Селия Трамбле. А теперь идите. — Она взмахивает скелетной рукой, отстраняя нас, и эти жуткие глаза горят в моих, даже когда остальная часть ее тела начинает исчезать, рассеиваться, как дым на ветру. Однако ее голос остается и после исчезновения тела. — И береги свою компанию. Мы больше не встретимся.

Когда я спускаюсь за Михалем по лестнице, ее истинный смысл звучит позади меня ясно и зловеще: Потому что ты будешь мертва.

Глава 32

Les Abysses

Я часто понимаю, почему мой отец стал жертвой магии.

Хотя я ненавижу его за это — хотя я полностью виню его в смерти моей сестры, — я понимаю ее притягательность. Она тянется, как зубная боль, когда тебя окружают необыкновенные люди, а ты сама — совершенно и непоправимо обыкновенный. Когда Лу манит звезды изгибом пальца, я не могу не задыхаться и не сжимать челюсть. Когда Рид ловит их в сверкающий букет, я крепко сжимаю зубы, снова и снова, пока зубная боль не поглощает все мое тело. Пока я не смогу думать ни о чем другом, не смогу делать ничего другого, кроме как хотеть.

Иногда мне кажется, что это желание убьет меня.

Оно точно убило мою сестру.

— Ты боишься? — Михаль тянет меня к другой малиновой двери. Она стоит у подножия узкой винтовой лестницы из черного камня, и когда он толкает ее, я заставляю себя пройти мимо него, чтобы первой войти в комнату с высоко поднятым подбородком.

— Нет, — вру я, задыхаясь.

Михаль ухмыляется и следует за мной.

Мы ступаем на металлическую платформу, которая проходит по периметру комнаты. Вдоль стен выстроены огромные камины из того же черного, грубо отесанного камня, что и коридор, а в их очагах трещит странный черный огонь, бросая странный свет на центр комнаты. Яма, осознаю я с внезапным приступом бреда. На несколько футов ниже внешней платформы она простирается вширь и вглубь; темные бархатные подушки разбросаны по ее полу между низкими шезлонгами и диванами, а на них — существа, которых я никогда не видела. Большинство из них извиваются и скручиваются так тесно, что я не могу определить, где кончается одно тело и начинается другое, но некоторые просто лежат и наблюдают. С каждой секундой мои щеки пылают все жарче. Да, здесь есть ведьмы, оборотни и мелузины, но есть и… другие. Существа, которых я никогда не видела.

Ты знаешь правила. Девам здесь не рады.

Все сомнения в том, что Эпонина имеет в виду, исчезают, когда бледная женщина берет в руки окровавленную ладонь куртизанки со шрамом. Когда драконоподобный мужчина щелкает вилообразным языком в ухе другого. Когда рогатая женщина впивается острыми ногтями в бедра последнего. Позади них полностью превращающийся оборотень откидывает голову назад, завывая, когда человек с чешуей поглаживает его хвост. Ни один человек — по крайней мере, ни один заметный — не присоединяется к этому веселью.

Подожди.

Проходит несколько секунд, прежде чем мои глаза начинают видеть происходящее под нами, но когда это происходит, они с нарастающей паникой перебегают от одного существа к другому. В море черных тканей куртизанки горят ярко, как маяки в ночи… потому что каждая из них одета в блестящий пунцовый цвет.

Мои глаза расширяются от осознания этого факта, и я покачиваюсь на месте.

Каждая куртизанка одета в малиновое платье, малиновый костюм или малиновую накидку. Две мелузина носят пунцовые розы в своих серебристых волосах, а с шеи широкоплечего луп-гару капают пунцовые украшения. И действительно, малиновый — единственный цвет во всей комнате, кроме черного, что больше всего поражает тех, кто его носит.

А именно меня.

Повернувшись к Михалю и чувствуя легкое головокружение, я шиплю:

— Почему ты мне не сказал? — Я хватаю свою юбку и подавляю желание обмотать ее вокруг его мраморного горла. — Отдай мне свой плащ! — Вместо этого я хватаю лапой его черный дорожный плащ. К несчастью, свой я оставила на борту корабля. — Отдай его мне!

На его губах все еще играет ухмылка, а черные глаза почти коварно блестят, когда он уклоняется от моей атаки.

— Я же сказал тебе надеть зеленое.

— Ты не говорил мне, что куртизанки носят красное.

— По твоим словам, я не мог ничего сказать, чтобы ты передумала.

— Если кто-нибудь здесь подумает, что я куртизанка, они… — я поморщилась и покачала головой, — они…

— Они что?

Я пристально смотрю на свои туфли, на потертую кожу вдоль пальцев. На что угодно, только не на Михаля, который видит слишком много и одновременно ничего не видит.

— Они будут очень разочарованы, — шепчу я, мой голос становится все тише с каждым словом. Я ненавижу его за то, что он заставил меня сказать это. За то, что заставил меня даже думать об этом. — Потому что я… я ничего не знаю о том, как им помочь, потому что я… потому что я, — мой голос теперь почти неслышен, — девственница.

Михаль все еще слышит это. Когда я осмеливаюсь снова взглянуть на него, его ухмылка исчезает. К моему удивлению, в его выражении лица не появилось жалости. В его взгляде горит та же странная напряженность, что и в гробу, и он поднимает руку, чтобы прикоснуться к моей щеке, но затем его пальцы загибаются внутрь, и он опускает ее обратно на бок.

— Никто не будет разочарован, — коротко говорит он. Затем он указывает на ближайшую куртизанку, прекрасного мужчину с сияющими фиалковыми глазами и блестящей темной кожей. У него обнаженная грудь, а в сосках — рубиновые шпильки в форме цветов. — Нам нужно поговорить с Пеннелопой Труссэ, — говорит ему Михаль.

Мужчина наклоняет голову — его уши заострены — в сторону ямы.

— Конечно, мсье, но Пеннелопа, похоже, уже занята сегодня утром. Я сам опаздываю на встречу, но могу ли я предложить Аделину? Нам сказали, что ее кровь самая сладкая на вкус. — Он снимает с пояса инкрустированные драгоценными камнями карманные часы, проверяет время, а затем обращает на меня свои прекрасные фиалковые глаза. Они с любопытством скользят по моему платью. — Сегодня твоя первая смена, chérie71?

Я тяжело сглатываю.

— Э… нет, мсье.

— Нет? — Он растерянно моргает. — Но как это может быть? Я никогда не забываю лица. — Наклонившись ближе, он осторожно принюхивается, и его замешательство только усиливается от того, что он чувствует. Я возношу горячую молитву с благодарностью за то,