Солнце и Замок - Джин Родман Вулф

хлеб, тем самым губит траву. Вы оба пророки, хоть и различных сортов, и каждый из вас пророчествует, как велит ему Предвечный.

Огромные двери из лазурита и серебра в самом дальнем конце Амарантового Гипогея – двери, в мое правление отворявшиеся только ради торжественных процессий да церемониальных встреч с посланниками из сопредельных стран – распахнулись настежь, и на сей раз в гипогей ворвался не одинокий офицер невеликого чина, а разом четыре дюжины солдат с фузеями и пламенеющими копьями на изготовку, причем ни один из них даже не подумал повернуться лицом к Трону Феникса.

На миг они завладели моим вниманием настолько, что я позабыл, как много лет Валерия не видела меня – ведь для меня-то минули вовсе не долгие годы, но, общим счетом, менее сотни дней. Посему я уголком рта, тем древним способом, к которому частенько прибегал, стоя с ней о бок во время каких-нибудь затяжных ритуалов, украдкой, как выучился перешептываться с товарищами в детстве, за спиной мастера Мальрубия, пробормотал:

– Похоже, нас ждет достойное зрелище.

Валерия тихонько ахнула. Искоса бросив взгляд в ее сторону, я, наконец, разглядел и мокрые от слез щеки, и весь урон, нанесенный ей временем. Однако крепче всего мы любим, понимая, что у предмета любви нашей нет в жизни ничего иного, и Валерию я, по-моему, никогда не любил сильнее, чем в тот момент.

Я положил ей руку на плечо и, хотя ни время, ни обстоятельства совершенно не располагали к интимным жестам, рад этому поступку по сию пору, ибо ни на что иное времени уже не оставалось. Следом за солдатами в гипогей вползла великанша: вначале над порогом, точно некий диковинный зверь о пяти ногах, возникла ее ладонь, а за ладонью – ручища, массивнее стволов многих деревьев, считающихся самыми древними на свете, белая, будто пена морская, но изуродованная коркой ожога, сочившейся сукровицей, трескавшейся на глазах.

Пророчица забормотала какую-то молитву, завершившуюся обращением к Миротворцу и Новому Солнцу. Должен заметить, молитва, обращенная к тебе самому, внушает весьма странные чувства сама по себе, а уж когда молящийся забывает о том, что ты здесь, рядом – тем более.

Еще миг – и тут уж ахнула не только Валерия, но, кажется, все мы, кроме Бальдандерса. Вслед за второй ладонью в дверях показалось лицо ундины, и, хотя на деле то и другое отнюдь не заполнило проема дверей целиком, ундина была столь огромна, что с виду все выглядело именно так. Думаю, гиперболическую поговорку: глаза-де, что блюдца, хоть раз слышал каждый. Ее глаза, не уступавшие в величине даже тарелкам, сочились кровавыми слезами, и из ноздрей тоже обильно струилась кровь.

Должно быть, из моря она плыла Гьёллем, а из Гьёлля свернула в его приток, петляющий по дворцовым садам, где мы с Иолентой когда-то катались на лодке.

– Как же тебя поймали и оторвали от родной стихии? Зачем ты здесь? – крикнул я ей.

Возможно, оттого, что ундина принадлежала к женскому полу, голос ее оказался не таким низким, как я ожидал. Конечно, звучал он ниже, чем даже голос Бальдандерса, однако в нем слышались некие напевные нотки, как будто, с трудом вползая к нам, в гипогей, на пороге смерти, она была безмерно счастлива, и радость ее не имела ничего общего ни с ее собственной жизнью, ни с жизнью солнца.

– Чтобы спасти тебя…

С этими словами она обильно сплюнула кровью. Казалось, перед нами внезапно отверзлись стоки в полу скотобойни.

– От бурь и пожаров, что принесет с собой Новое Солнце? – спросил я. – Мы благодарны тебе, однако о них нас уже предостерегли. Вдобавок, разве ты не порождение Абайи?

– Да, так и есть.

Ундина с огромным трудом вползла в проем дверей до пояса. Плоть ее волоклась по полу, будто под собственной тяжестью вот-вот слезет с костей, обвисшие груди казались двумя копнами сена, какими их мог бы увидеть мальчишка, стоящий посреди луга на голове. Тут мне и сделалось ясно, что вернуть ее в воду не выйдет никак, что она умрет здесь, в Амарантовом Гипогее, а чтоб расчленить ее тело, потребуется не меньше ста человек, и еще сотня, чтоб предать останки земле.

– Так отчего бы нам не покончить с тобой на месте? – резко спросил хилиарх. – Ты – враг Содружества.

– Оттого, что я пришла предостеречь вас…

Устало поникшая книзу, голова ундины легла на мозаичный тераццо под столь неестественным углом, будто шейные позвонки надломились, не выдержав ее тяжести, но дара речи ундина еще не утратила.

– Я назову тебе, хилиарх, причину более вескую, – вмешался я. – Оттого, что я запрещаю лишать ее жизни. Еще мальчишкой я утонул бы в Гьёлле, не приди она мне на помощь. Лицо спасительницы я помню, как помню все пережитое, и спас бы ее сейчас, если б мог. А ты сама это помнишь?

Лицо ундины при всей его сверхъестественной красоте ужасающе исказилось под собственной тяжестью.

– Нет. Этого еще не произошло… однако произойдет, ибо так тобой сказано.

– Как тебя зовут? Ведь я до сих пор не знаю твоего имени.

– Ютурна. И я хочу спасти тебя… не в прошлом. Спасти всех вас…

– Когда это Абайя желал нам добра? – прошипела Валерия.

– Всегда. Он мог бы уничтожить вас…

Осекшись, она умолкла на целых шесть вдохов, не в силах продолжить, но я вскинул кверху ладонь, веля Валерии и остальным ждать продолжения молча.

– Мог бы… в один день или дня за два-три. Спроси мужа. Но вместо этого он пытался вас приручить. Ловить Катодона… лишать его воли… что толку? Абайя выпестовал бы из нас величайший народ.

«По-твоему, весь мир – война добра и зла? Разве тебе никогда не приходило в голову, что в мире не все так просто?»

Вспомнив этот вопрос, заданный Фамулим при первой встрече, я немедля почувствовал себя на пороге некоего нового, более благородного мира, где точно узнаю ответ. Мастер Мальрубий, увозя меня из северных джунглей к берегу Океана, поминал молот и наковальню, и мне показалось, что здесь без наковальни не обходится тоже. Подобно всем прочим, защищавшим меня на Йесоде, он был аквастором, извлеченным из моего сознания, а посему, как и я, верил, будто эта ундина спасла меня оттого, что мне предстояло стать палачом, а после Автархом. Что ж, возможно, и он, и ундина не так уж ошиблись…

Пока я медлил, запутавшись в подобных мыслях, Валерия, пророчица и хилиарх о чем-то зашептались между собой, однако вскоре ундина снова подала голос:

– Ваш день угасает. Новое Солнце… и