ДИКИЙ ВОЛК(Сборник НФ) - Георг Смит

— Нет, не всегда. Это был тяжелый сеанс. Вероятно, вы и сами видели. Вы организуете нашу встречу?

— Да. В понедельник. Вы ведь работаете в Нижнем городе на фабрике Бредфорда?

Со слабым удивлением он понял, что это так. Гигантский проект Гривилль-Уматилла, по которому планировалось дать воду в несуществующие города Джон Дей и Френч Глен, больше не существует. В Орегоне нет больше городов, кроме Портленда. Он не чертежник в проектном бюро, а работает в частной фирме на Старк-стрит.

— Да, — сказал он, — У меня перерыв с часу до двух. Можем встретиться у «Дэйва» на Анкенн.

— С часу до двух подходит. Итак, у «Дэйва». До понедельника.

— Подождите, — сказал. н. — Послушайте. Не скажете ли вы мне, что говорил доктор Хабер о сне, пока я был в гипнозе? Ведь вы все слышали.

— Да. Но я не могу этого сделать, Я не могу вмешиваться в лечение. Если бы он хотел, чтобы вы знали, он бы сам вам сказал. Не могу. Это не этично.

— Вероятно, вы правы.

— Да. Простите. Значит, в понедельник?

— До свидания, — сказал он.

Орра внезапно охватила депрессия и дурные предчувствия. Он повесил трубку, не слушая ее прощальных слов. Она не сможет ему помочь.

Она храбра и сильна, но не настолько.

Возможно, она видела или почувствовала изменение, но отбросила его, отказалась.

Почему бы и нет? Это тяжелый груз — двойная память, и у нее нет причин верить, что сны хаберовского пациента становятся реальностью.

Завтра суббота. Длинный сеанс у Хабера, с четырех до шести, а может и дольше. И нет выхода.

Было время еды, но Орр не чувствовал голода.

Он не включил свет ни в своей высокой светлой спальне, ни в гостиной, которую он за три года так и не обставил мебелью.

Теперь он побрел туда. Окна выходили на реку, в воздухе пахло пылью и ранней весной.

В комнате был большой камин с деревянной полкой, старое пианино с восемью недостающими клавишами, груда поленьев у камина и ветхий бамбуковый японский столик высотой в десять дюймов. Темнота легко укутывала голый сосновый пол, ненатертый, но подметенный.

Джордж Орр лег на него в темноте, вытянувшись, вдохнул пыльный запах, ощутил всем телом твердость пола. Он лежал неподвижно, но не спал. Он был где-то далеко, в месте, где нет снов. Не в первый раз он оказывался там.

Когда он встал, пора было принимать таблетку хлорпромазина и идти в постель. В эту неделю Хабер прописал ему фенстизины. Казалось, они действовали хорошо, позволяли войти в j-стадию, но ослабляли ее, так что он никогда не поднимался до эффективного уровня. Это было хорошо, но Хабер сказал, что эффект будет ослабевать, как и от других лекарств, пока совсем не перестанет действовать. Он сказал, что ничто не избавит человека от сновидений, кроме смерти.

Эту ночь, наконец, Орр спал крепко и, если и видел сны, то беглые, без веса.

Он спал почти до полудня в субботу.

Проснувшись, Орр подошел к холодильнику и некоторое время рассматривал его содержимое.

Тут было больше пищи, чем в любом частном холодильнике в его жизни, прежней жизни.

Когда живешь в мире с семью миллиардами человек, то пищи всегда не хватает. Там яйцо — роскошь, которую можно позволить себе раз в месяц. «Сегодня мы снесем яичко», — говорила его полужена, получая личный рацион. Любопытно, в новой жизни у них не было пробы брака — у него с Донной. Строго говоря, в годы после чумы пробных браков вообще не было, только полные браки. В Уте, поскольку там уровень рождаемости все еще ниже уровня смертности, даже пытались ввести полигамный брак — из религиозных или патриотических соображений. Но у них с Донной брак вообще не был заключен, они просто жили вместе. И это тоже продлилось недолго. Его внимание вернулось к пище в холодильнике.

Теперь он не тот тощий, костлявый человек, каким был в мире семи миллиардов, теперь он довольно массивный. Но на этот раз Орр съел много, как смертельно изголодавшийся человек — яйца вкрутую, хлеб с маслом, анчоусы, вяленое мясо, сельдерей, сыр и грецкие орехи, кусок палтуса, холодного с майонезом, салат, маринованную свеклу, шоколадные конфеты — все, что нашел на полках. После этой оргии он почувствовал себя гораздо лучше. А за чашкой настоящего кофе даже улыбнулся. Он подумал: «В той жизни вчера я видел эффективный сон, который уничтожил шесть миллиардов жизней и изменил ход истории всего человечества в прошедшие двадцать пять лет. Но в жизни, которую я создал, я не вижу эффективных снов. Да, я был в кабинете Хабера, я видел сон, но ничего не изменилось. Так было всегда, и мне просто приснилось, что я видел сон о чуме. Я здоров, мне не нужно лечиться».

Так Джордж еще никогда не рассуждал, и это его позабавило. Он улыбнулся, но не весело.

Он ждал, что снова будет видеть сны.

Было уже полвторого. Он умылся, нашел плащ — настоящий хлопок был роскошью в прежней жизни — и пошел в институт пешком. Предстоящая прогулка в две мили, мимо Медицинской школы в парке Вашингтона. Конечно, можно доехать на троллейбусе, но они ходят редко, а он не торопится. Приятно идти под теплым мартовским дождем по пустынным улицам. Деревья зазеленели, каштаны готовы были зажечь свои свечи.

Катастрофа, раковая чума, сократившая человечество на пять миллиардов населения за пять лет и еще на миллиард за следующие десять, до корней потрясла человечество. Но она ничего не изменила радикально, только количество.

Атмосфера по-прежнему глубоко и неисправимо отравлена. Эта отрава, накапливающаяся десятилетиями до Катастрофы, и была причиной, вызвавшей Катастрофу. Теперь она никому не вредна, кроме новорожденных. Чума в своей лейкомийной разновидности по-прежнему брала наугад одного из четырех новорожденных и убивала в течение шести месяцев.

А выжившие становились невосприимчивыми к канцерогенам. Но были и другие печали.

Ниже по реке не дымила ни одна фабрика. Ни один автомобиль не отравлял воздух своими выхлопами, а немногие оставшиеся работали на батареях или от парового двигателя.

Но не стало и певчих птиц.

Воздействие чумы было видно повсюду, оно все еще носило характер эпидемии, но все же не предотвратило войну. Война на Ближнем Востоке велась даже свирепей, чем в густонаселенном мире. Соединенные Штаты снабжали Египетско-Израильскую сторону оружием, снаряжением, самолетами и многочисленными «военными советниками». Китай, в свою очередь, оказывал поддержку Ираку, хотя еще не посылал своих солдат. Россия и Индия пока держались в стороне. Но теперь Афганистан и Бразилия начали поддерживать Ирано-Ирак, а Пакистан склонялся на сторону Египто-Израиля. Индия может запланировать соединение с Китаем, а это может испугать СССР и подтолкнуть его на сторону США. Так в конфликт вовлекаются двенадцать ядерных держав, по шесть с каждой стороны. Тем временем Иерусалим лежит в развалинах, в Саудовской Аравии и в Ираке гражданское население живет в норах, танки и самолеты посылают огонь в воздух и холеру в воду, а дети выползают из нор, облепленные напалмом.

«В Иоганнесбурге по-прежнему убивают белых», — сделал Орр вывод по газетному заголовку в витрине на углу. Уже прошло несколько лет после восстания, а в Южной Африке еще есть белые, на которых идет охота. Люди жестоки.

Орр поднимался по серым холмам Портленда, и теплый дождь мягко касался его головы.

В кабинете с большим угловым окном, за которым шел дождь, он сказал:

— Пожалуйста, доктор Хабер, перестаньте с помощью моих снов улучшать действительность. Не поможет. Это неправильно. И я хочу вылечиться.

— Это существенное условие вашего выздоровления, Джордж! Вы должны этого хотеть.

— Вы мне не ответили. Вы пользуетесь моими эффективными снами, чтобы изменить мир. Но не хотите признаваться в том, что делаете это. Почему?

— Джордж, вы должны понять, что задаете вопросы, которые с вашей точки зрения кажутся разумными, а с моей точки зрения не имеют ответа. Мы по-разному воспринимаем реальность.

— Не так уж по-разному, если у нас всегда есть о чем поговорить.

— Да, к счастью. Но не всегда можно спрашивать и отвечать. Не сейчас.

— А я могу отвечать на ваши вопросы и отвечаю. Но во всяком случае, послушайте. Вы не можете продолжать изменять мир.

— Вы говорите так, будто существует какой-то общий моральный принцип, — Хабер смотрел на Орра со своей обычной улыбкой, поглаживая бороду. — Но разве это не главная цель человека на Земле — создавать мир, изменять его, делать лучше?

— Нет!

— Какова же в таком случае его цель?

— Не знаю. У предметов нет цели. Представьте себе вселенную машиной, каждая часть которой имеет свою функцию. Какова функция галактики? Не знаю, имеет ли жизнь цель, и не думаю, чтобы это было важно. Важно, что мы ее часть. Как нить в одежде или травинка в поле. Мир существует, и мы существуем в нем. А то, что мы делаем, подобно ветру в траве.